– Зачем? – спросили меня откуда-то сбоку.
– Будем драться на палках? – предположила Майя, озорно изобразив фехтование.
Пришлось нахмуриться:
– Приказы не обсуждают, а выполняют.
– Мы не обсуждаем, просто интересуемся. Особенно насчет последнего.
Заинтригованные ученицы не расходились, боясь пропустить объяснение, в результате дело встало.
– У озера много тянущегося вверх молодняка, обрубите ветви, зачистите стволы от коры и заусениц. Выполнять!
Без толку.
– Какой конец заострять?
– А какой я приказал?
Пронесся взволнованный гул, и, наконец, кто-то выпихнул:
– Пока никакой.
– Потому что не надо заострять! – поднял я голос.
Командирский взор хоть и сверкал праведным гневом, но воздействие оказал близкое к нулю. Сгрудившиеся царевны прятались одна за другую и не расходились.
– Под хват зачищать? – от имени всех осведомилась Варвара.
– С толстого конца, – со вздохом понизил я тон.
– Из молодняка, где ты показал, будут слишком легкие. Лучше дойти до опушки…
– Я же четко сказал: нужны именно легкие!
– Зачем?
– Научу быстро ходить.
– Как?!
– Кверху каком, – рявкнул я. – В свое время узнаете.
Эта мысль не давала покоя с тех пор, как увидел рыкцарей, быстро шедших по горам с короткими копьями в каждой руке.
– Выполнять, я сказал!
– А длинные для чего?
Мои глаза закатились. Как же тяжело с женщинами.
– Для большой стирки, – выдавил я, пока не достали окончательно.
Словно солнце вышло прямо под ветвями. Пятнадцать лиц превратились в сияющие светильники. Пятнадцать ртов одновременно улыбнулись. Волшебное слово произнесено!
Приятно приносить людям радость.
Ученицы бросились выполнять приказ и приближать минуту счастья. Лишь Амалия, глава пятерки, ответственной за размещение, осторожно выступила из мечущейся оравы:
– Где лучше расположить лежак?
Я решил проверить:
– Как сама считаешь?
Она огляделась и решительно заявила:
– Здесь, неподалеку от костра, чтоб тепло доходило.
– Правильно. Только не перестарайтесь, не подпалите.
В голове возник голос Варвары: «Не маленькие!»
Амалия только улыбнулась. На губах всплыл вкус ее губ. Безумие какое-то. Что за день.
Мимо пронеслась с охапкой валежника златовласая Александра. Мои ладони вспотели, фантомно ощутив ее крепкое тело в руках. Захотелось вновь обнять, прижать, погладить по волосам…
Не по этим. По утраченным. Которые так и не погладил.
Которую так и не поцеловал.
Доставучие ученые заявили: за моногамию у человека отвечает гормон окситацин. Примите, распишитесь. Никаких ссылок на совесть и верность. И на желание посвятить жизнь любимому – единственному и несравненному. На отдать все за желание быть с ним и только с ним. Причем все – это именно все, до последнего.
Вздоха.
Что же теперь, верить не голосу разума, а науке? А как же Отелло, Ромео с Джульеттой… да мало ли примеров в истории и литературе? Химия, понимаешь. Гормон, говорят. И ничего не поделать – наука, блин ее за ногу. Но почему-то хочется наплевать на такую науку, разорвать в клочья и еще попрыгать сверху. Присутствие гормона, оказывается, определяет, будет тебе верен человек, или нет. А Божья искра и почитание заповедей – коту под одно место?
Не хочу верить науке. Я хочу верить себе и своим чувствам. К тому же наука очень часто (хочется сказать: слишком часто) меняет свои взгляды и утверждает обратное… снова заставляя себе верить. Ведь – наука! Но согласно научной же статистике ее непогрешимое святейшество наука ошибается гораздо чаще, чем редко подводящая меня интуиции.
