Она уже сердилась. Кисти сжались в кулаки. Голос уже не сообщал, а распоряжался.
Дядя Люсик оставался непреклонным:
– И все же мне придется настоять. Это выше меня и моих желаний. Я отвечаю головой за исполнение приказа, и если Чапа Тамарин или Малик Носатый совершат что-то непотребное, вина ляжет на мои плечи.
А я как раз боялся, что, оставшись со мной наедине, нечто непотребное устроит царевна, а вину свалит, естественно, на меня. С нее станется. А поверят потом, естественно, хозяйке, а не разыскиваемому преступнику, пусть и прикрывшемуся фиговым листком амнистии.
Губы царевны вдруг растянулись в хищную улыбку:
– После того как Тома не вернулась из крепости, ее имущество временно передали во внешнее управление, а семью расформировали. Чапа теперь не Тамарин. Былые договоренности не имеют силы, и вы, папринций, свободны от прежних обязательств.
– До тех пор, пока из крепости не придет новый приказ, я ценой жизни буду выполнять предыдущий.
– Ладно, располагайтесь вместе. Поговорим за ужином. – Ефросинья отправилась вверх в одиночестве. Донеслось сказанное ею под нос – тихо, но с прицелом, чтобы те, кому надо, расслышали: – То есть, Чапа теперь не невестор. Это кое-что меняет.
Я будто слизняка проглотил: в желудке засосало, горло свело неприятным спазмом, захотелось сплюнуть.
Малик распахнул дверь в комнату, мы вошли.
Дядя Люсик сразу указал на стены и на свои уши: откровенничать в гостеприимных покоях не стоит. Малик отправился за одну из двух занавесок, а я оглядел помещение.
Ничего нового. Безликие затертые ковры на полах и стенах, многочисленные цветы в кадках на полу, словно мы попали в оранжерею, чудовищно огромная кровать – почти квадратная, с четырьмя устроенными буквой Ш спальными местами. По углам к кровати примыкали четыре стула для вещей и оружия. За занавесью, как во всех виденных мною комнатах других башен, находилось гардеробное помещение с дополнительными подушками, одеялами, простынями, полотенцами, халатами и войлочными тапочками, а рядом, за второй занавеской, располагалась уборная с дыркой в полу. Высоко, почти под потолком – окошко-бойница, оно же вытяжка для дыма восьми факелов, горевших попарно на каждой из стен. Стены состояли из чуть обработанного камня, пол – тоже каменный, но, в отличие от стен, ровный. В комнате не было ни одного предмета для души, только самое необходимое. Вспомнился состоявшийся так давно, что будто это было в прошлой жизни, разговор с цариссой Варфоломеей:
«Засеять больше полей, выпустить больше товаров, обменять их на что-то полезное у других царисс…» – пылко предлагал я, казалось бы, очевидное.
«Сделать подарок новой хозяйке?» – хмыкнула в ответ Варфоломея.
«Себе. Своей семье».
«Пусть лучше крепостные вспоминают меня добрым словом. Вдруг вскоре вернусь?»
А Зарина по ее просьбе дополнила:
«Каждый год великие семьи прибывают в крепость, привозят оброк и бьются за вотчины. Добывшие лучшую вотчину и потерявшие старую домой уже не возвращаются».
«А вещи?..» – поинтересовался я.
«Только то, что с собой. Много вещей – позор для семьи. Главные вещи в жизни – не вещи».
Тогда я понял, почему владелицы никак не усиливают башню, не копят лишнего, не утруждаются строительством или обустройством. Чтобы не досталось соперницам. А я-то думал вначале: какие молодцы, у них везде минимализм, экономия, забота о народе… Нет, лень, соперничество и эгоизм!
