Потом, прочитав последний ракат, правоверные начали вставать, сворачивать коврики, тихо переговариваясь друг с другом, и Махмуд раздумывал, идти ему сегодня в мадафу, где безбожно дерут за чай, или все-таки зайти в газахури[11] и там за эти деньги не только выпить чая, но и поесть. Вот только не суждено было Махмуду посетить ни мадафу, ни газахури – потому что на улице застрочил автомат и звякнуло, рассыпаясь от пуль, стекло.
– Курдистан на ямман! – Старый четырехдверный пикап остановился напротив мечети как раз тогда, когда мусульмане выходили из нее после пятничного намаза, и три автомата почти в упор ударили по толпе...
Кто-то бросился на землю, кто-то не успел...
Расстреляв магазины, машина с курдами рванулась вперед, уходя по улице в сторону базара... там, в случае чего, можно было выскочить и затеряться в толпе, но курдам уйти было не суждено. Какой-то герой резко перегородил машине убийц дорогу своей машиной, с жестяным грохотом машины столкнулись. Из пикапа выскочили курды, перезаряжая на ходу автоматы. Впереди был базар – а там еще со времен Хусейна больше половины торговцев именно курды....
– Стреляют! – резко закричал кто-то в мечети. Если в другой стране все бы бросились наутек, то в этой стране слишком много стреляли последние тридцать лет – правоверные бросились на выход из мечети, на улицу, туда, где стреляют...
Махмуд побежал со всеми...
На выходе на улицу во дворе – кровь. Крови столько, что в некоторых местах она стоит лужами, но в основном это мазки – на асфальте, на заборе – брызги крови, как будто сумасшедший художник хлестанул наугад кистью. Людской водоворот, белое и красное – оттаскивают убитых, помогают раненым и одновременно едва не затаптывают их.
– Убивай! Вон они!
История человечества полна такими криками – с них начинаются революции и кровавые мятежи. Вон они! Убивай! Неважно, кто они и почему это сделали – заумные политологи и психологи, пишущие доклады о национальном примирении, пусть идут ко всем чертям. Вот кровь, вот убитые соплеменники – а вон и их убийцы с автоматами, пытаются уйти. И какая разница, что за несколько дней до этого твои соплеменники заживо сожгли на порядок больше их соплеменников. Вон они! Ату их, держи! Не уйдут! Убивай!
Убивай...
Разъяренная толпа увлекла за собой Махмуда, и через пару секунд он сам уже мчался по улице, выкрикивая ругательства. Курды бросились наутек, один пацан обернулся, нажал на спуск – но автомат заклинило, а в следующую секунду какой-то выскочивший сбоку пацан подставил ему подножку, и он грохнулся на асфальт со всей дури. Поднимаясь, он заорал от ужаса – толпа накатывалась на него, орущая, злобная, подняться он не успевал – так и сгинул, разорванный на части и растоптанный.
Двое других курдов проскочили на рынок. Загремели выстрелы.
– Бей!
Толпа разъяренных суннитов ворвалась на рынок, Махмуд осознал себя тогда, когда у него в руке была какая-то палка и он ей кого-то бил, а рядом кто-то кого-то топтал ногами. Где-то раздавались выстрелы, где-то выли сирены – но это все было не больше чем тушить горящую скважину с нефтью пожарной машиной.
Человек, которого Махмуд бил палкой, уже не шевелился, основной людской вал прокатился дальше, сейчас на рынке грабили, убивали, жгли, насиловали, насилие волнами распространялось по городу. Торговали здесь в основном с контейнеров – не выдержали даже они, какие-то были снесены, где-то уже копошились мародеры.
