– Я тебе «расскажу»! – не унимается дьяк и приоткрыв дверь орёт в сени. – Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его! В яму! В самую глубокую! Подлец!
У Осипа язык к нёбу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего – да в подвал тёмный! Да в яму глубокую! В страшном сне такое приснится – не поверишь!
Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин. Матвей Степанович служил при нынешнем государе Фёдоре Алексеевиче в самой близкой охране, но единожды, во время царского похода по монастырям, малость провинился, пролив на руку государя горячее варево и был сослан в Астрахань воеводой. Теперь, то ли он вину ратным подвигом загладил, то ли попросил за него кто, но опять призвали Матвея Степановича в ближний царский круг, а это не хухры-мухры. Рядом с таким человеком у любого простого смертного поджилки задрожат.
– Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, – усмехнулся боярин. – На Кукуе тебя слыхать…
– Да, вот, Матвей Степанович, – лицо дьяка, словно елеем помазали, – молодёжь учу… Спасу никакого с ними нет… Чего не поручишь, так всё как с козла молока… Всё испортят. Да ещё норовят поперёк говорить. Обнаглели до самой крайности. Мы разве такими были? Лошадь ему дали, так он её и профукал…
– Ничего «не профукал», в конюшне она, – неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. – И в Преображенском про девчонок мертвых я всё узнал. Хочу тебе поведать, а ты мне рта не даёшь открыть…
– Пошёл вон! – Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. – Дождёшься у меня! Доиграешься! Точно в яму посажу! Потом с докладом своим придёшь! Да языком своим не мели особо! Пошёл!
А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.
– Оська! – вытаращил глаза удивлённый товарищ. – А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Свою что ли нашёл?
– Нашёл, – тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить – чего теперь с ним Сабанеев сделает, и стало ему себя очень и очень жалко.
«И чего меня бес за язык дернул, чтоб вот так Сабанееву перечить, – думал Осип, кусая губы. – Чего же я не утерпел-то. Говорят же люди умные: хвост голове не указка. А я, ишь ты, на дыбы встал…Ой, грехи мои тяжкие».
– А похитителя? – Афоня тихонько дёрнул подьячего за рукав.
– Кого? – недовольно глянул на Афоню подьячий. – Какого похитителя?
– Того прохиндея, который у тебя лошадь свёл нашёл?
– А! – Осип махнул рукой. – Не до него мне сейчас…
– А чего так?
Подьячий уже открыл рот, чтоб поведать Афоне о сущей несправедливости мира вообще, а в особенности дьяка Сабанеева, да о глупости своей порасказатть, но тут на крыльцо выбежал боярин Пушкин. Не говоря ни слова, он схватил подьячего за рукав и потащил за собой в кустарник, который рос возле частокола соседней избы.
– Чего ты там про Преображенское говорил? – тихо спросил дьяк, озираясь по сторонам.
– Да, как же я, – замялся Осип, ясно понимая, что если он сейчас расскажет боярину обо всём, что видел и слышал в подполе летнего царского дворца, то дьяк Сабанеев со свету его точно сживёт. – Мне прежде дьяку надо… Федору Трифоновичу…
