– Напомни, почему ты сделал ее своим менеджером, а не меня, – спрашивает отец и берет со стола второй стакан. Будто копируя меня, он делает глоток, глядя прямо мне в глаза. Он поднимает руку, и рукав его темно-синего костюма от Бриони задирается.
Я провожу языком по передним зубам.
– Во-первых, потому что в этом случае мне не надо беспокоится, что она переспит с моей подругой.
Отец моргает, и на лбу вздувается вена – так бывает всегда, когда он раздражен.
Добро пожаловать в клуб. Мне совсем не хочется, чтобы ты соблазнил единственного дорогого мне человека.
– Я вижу, ты все еще обижен.
Приподняв плечо, указываю стаканом в его сторону.
– Ты еще с ней спишь?
– Эйден.
Вскидываю бровь.
Отец поднимает руку и трет висок.
– Не задавай вопросы, ответы на которые тебе не понравятся.
Не стану отрицать, предательство еще причиняет боль, но, надо признать, прошло уже много времени, и о Сильви Майклс я стараюсь забыть, как о страшном сне. События болезненные, оставившие шрамы, но все уже в далеком прошлом.
– Так же могу ответить на твой вопрос о маме. – Складываю руки на груди и пожимаю плечами. – К тому же она знает, что делает. И предана работе. Просто ведет себя как мать, вот и все.
Отец ухмыляется, ставит стакан и откидывается на спинку кресла.
– А я – нет? Сынок, ты, кажется, забываешь, кто научил ее всему, что она умеет.
Крепче сжимаю стакан, от ярости скребет в горле – все из-за того, что он назвал меня сыном, будто это не привилегия, которой он лишился.
Отставляю бокал, расправляю плечи и смотрю на массивные часы от Шанель на запястье. В глубине души появляется желание продлить разговор, заставить его извиняться, но я знаю, что Калли будет злиться, если я опоздаю на концерт, а мероприятие важное и сейчас ругаться с ней я не намерен.
– Я хочу поговорить о моем контракте.
Он замирает, из воздуха улетучивается кислород и безмятежность.
– Почему?
Выражение лица отца становится нарочито безразличным, хотя, поерзав в кресле, он ослабляет узел галстука.
Пытается выиграть время.
– Эйден, я не думаю, что это хорошая идея, – наконец произносит он и вздыхает.
Подсунув палец под ремешок часов, провожу пальцем по окрашенной чернилами плоти – один из способов заземления.
– Почему нет? – Веду ногтем по линии, изображающей крылья, – нечто случайное, сделанное вчера перед концертом в Детройте.
– Потому что… – Он трет ладонью губы. – На кону большие деньги.
Постукиваю указательным пальцем по столешнице, кольцо, ударяясь, издает неожиданно громкий звук.
– Я не сомневаюсь. В конце концов, это мой контракт.
Перейти к сотрудничеству с его фирмой – «Симпозиум рекордс» – было непросто; однако выбор у меня был невелик, после того как мне отказали в предыдущей из-за нескольких ударов по репутации.
Стандартный контракт подписывают на год с возможностью продления, меня же просили подписать контракт минимум на три года с условием выпуска стольких же альбомов. Минимум.
Нельзя сказать, что поступок вопиющий для такой крупной фирмы, как «Симпозиум», но все же событие неординарное. И это дело принципа; оставаться на коротком поводке у отца, как это было всю жизнь, со временем становится все неприятнее.
– Понимаю. – Губы кривятся в ухмылке. – Я устал. Мы только закончили тур «Аргонавтики», а теперь ты решил взбрыкнуть. Я понимаю, каждый исполнитель так поступает, но, думаю, ты успокоишься, когда увидишь восьмизначные числа.
