Она хотела целовать его и обнимать. И он как почувствовал, сдернул с себя и с нее колпаки, это точно был Макс.
– Руки, – между его поцелуями проговорила она, – руки развяжи…
– Подожди, я должен поставить свое тавро.
– Что?! Как лошади?! Прижечь? Опять?
– Да, тихо, тихо, лежи. Так было нужно, чтобы заставить твой организм работать по-другому, и символическое значение, что ты не убежишь от любви, а теперь я хочу отметить тебя, чтобы все знали, что ты моя, – он зачерпнул из миски белую тягучую мазь, и стал все ее тело обволакивать этой вонючей и тягучей гадостью.
– Что ты делаешь?
– Это чтобы ты снова меня захотела…
– Я и так хочу… Меня уже смазали.
– Я знаю, лежи. Сейчас ты должна сама себе поставить тавро. Лежи.
Ольга огляделась. В небольшой пещере, освещенной масляным светильником, на небольшом возвышении в большой глиняной миске тлели угли, это от жаровни шел такой аромат и на углях лежал какой-то предмет с длинной ручкой.
– Я должна себя прижечь?! Нет, нет, я боюсь.
– Это быстро. Ты ведь хочешь меня? Или я больше не коснусь тебя.
Он достал опасную бритву и наклонился над нею.
– А-а!
– Ты что кричишь? – удивился Макс. – Я выбрею твой лобок, чуть-чуть, маленький пятачок для моей метки.
– Зачем?
– Это знак, что ты принадлежишь Богу любви, ты его жрица, я выбрал тебя.
– Ты Бог? – заплетающимся языком спрашивала она.
– Да, я его посланник. Ты же знаешь, любовь жестока, я хочу, чтобы ты кричала от боли и все равно хотела меня.
– Я хочу, хочу. Зачем метка? – Ольга говорила лихорадочно, как в бреду, густой спертый воздух пещеры продолжал действовать как наркотик, она не понимала, для чего ее должны прижигать, ужасно боялась и хотела только одного, чтобы он снова ласкал ее. Мазь начинала действовать и во много раз усиливала желание. И когда Макс развязал ей руки и сунул дымящаяся тавро, она готова была прожечь себя им насквозь, лишь бы он опять приник к ней.
– Куда? Куда? – быстро спросила она, приподнимаясь.
Он направил тавро и она сделала это. Если бы он не отдернул вовремя ее руки, и не отбросил тавро, она бы искалечила себя. Новопосвященная жрица закричала и упала навзничь, а бог любви впитывал ее стоны боли и страсти. Он опять мазнул чем-то прохладным по ожогу и через минуту она уже забыла о боли и хотела только, чтобы он дольше любил ее.
Потом он легонько гладил ее усталое тело, а у Ольги уже начинали болеть обожженные места: ступни и низ живота. Лишь только она застонала, Макс поднялся и достал из ниши какую-то склянку.
– Сейчас все заживет, – он плеснул немного жидкости на ожог на лобке, потом себе на ладонь и смазал ее ступни, потом хотел смазать и ее промежность, но Ольга отдернулась со страхом.
– Нет, не касайся меня, – наркотик переставал действовать
– Чудачка, сейчас все пройдет. – Он провел там влажной прохладной рукой.
Она содрогнулась:
– Не трогай меня, не смей!
– О! Уже так?
– Да… Я пойду. – Ольга поднялась, осторожно пробуя наступить на обожженные ступни, и натянула рубаху.
Действие наркотика еще не прошло окончательно, она нетвердо держалась на ногах и не совсем понимала, что с нею сделали. Выскользнула из пещеры, было уже совсем темно. Костер на поляне погас, ветер стих. Быстро побежала через площадку, услышала за спиной шорох, оглянулась: кто-то приподнял занавес и уже скользнул внутрь. Слабый свет лампады на миг осветил женскую обнаженную фигуру.
Ольга добежала до тропинки, сообразила, что нельзя показаться своим в таком наряде, вдруг вспомнила о своих вещах. Каким-то чудом нашла их, быстро сбросила колпак и рубаху, натянула джинсы, кое-как попала ногами в кроссовки и тут ее кто-то схватил за руку. Она повернулась: в темноте разглядела бородатое лицо, смутно знакомое. Это был тот мужик Захар, который вел их в деревню. Тот, что помоложе, который ударил Андрея.
