Это была Ишка. Она лежала на спине, раскинув руки, и ее распущенные волосы стелились по траве как светлое покрывало. Дрожащими пальцами Сигмон коснулся ее щеки и тут же отдернул руку. Щека была холодной как лед.
Очнувшийся староста взревел и двумя руками толкнул курьера в грудь, и тот повалился на спину.
– Ты! – закричал Поттон. – Ты!
– Это, – прошептал Сигмон, поднимаясь, – это....
– Из-за тебя! – крикнул староста. – Все из-за тебя!
Он коротко размахнулся и отвесил Сигмону звонкую оплеуху. От удара курьер откинулся назад и снова упал на спину. Поттон полез вперед, прямо через тело дочери, попытался ударить еще раз, но на него тут же навалились мужики и оттащили в сторону.
Сигмон приподнялся и подполз к Ишке. Ее лицо, казавшееся в свете полной луны белым, как мрамор, оставалось спокойным, как будто она спала. Вот только ее открытые глаза смотрели вверх, в ночное небо, на верхушки качающихся деревьев. Дрожащими пальцами курьер провел по холодной щеке Ишки. Мертва. И давно. Никаких ран на теле не было, и Сигмон откинул ворот ее рубахи. И тут же увидел на шее девушки две раны – словно кто-то ткнул ее новомодной вилкой. Или укусил.
– Нечисть, – прошептал Сигмон.
Мужики, стоявшие за его спиной, зашумели, браня нечисть, колдуна и все волшебство разом. Они кричали, что отомстят, звали соседей подняться и пойти сжечь гнездо колдуна, вытравить эту пакость с родной земли. Они заглушили даже Поттона, вывшего от горя и отчаяния. Но Сигмон их не слышал. Он гладил холодную щеку Ишки, чувствуя, как из глаз медленно катятся слезы. Фаомар. Проклятый колдун. Неужели он посмел прийти следом за ним в деревню и убить Ишку? Так нагло, открыто, насмехаясь над деревенскими… Зачем?
– Солдатик… Эй, солдатик…
– Что? – Сигмон почувствовал на плече ладонь и обернулся.
Над ним склонился дед с растрепанной седой бородой, одетый только в тканые порты.
– Слышь, солдатик, шел бы ты отсюда. Вона Поттон не в себе, обезумел вконец. Все до тебя рвется. Его уж не успокоишь. Да и мужики распалились, сами себя подзуживают.
– Зачем? – спросил Сигмон, отворачиваясь и снова касаясь холодной щеки Ишки.
– Что?
– Зачем она сюда пошла?
– Известно зачем. Травки тут нужные. Любят бабы эти травки заваривать, особо перед тем, как с мужиком побаловаться. Так что шел бы ты, солдатик, в деревню-то.
– Да, – прошептал Сигмон. – Конечно.
Он уже начал подниматься с колен, как вдруг почувствовал знакомый запах. Резко наклонившись, он припал носом к шее Ишки, как дикий зверь, выслеживающий добычу. Кожа пахла сиренью. Увядшей, с гнильцой, словно цветы постояли на солнце целый день, а то и два.
– Ты что, служивый! Очнись! Эй, солдатик!
Сигмон поднялся на ноги, выпрямился, сжимая кулаки. У него закружилась голова, и он сжал зубы, сдерживая крик.
– Лаури, – процедил он, чувствуя, как в груди становится горячо. – Лаури.
– Чего? – переспросил дед, отодвигаясь в сторону.
– Ничего, – резко бросил Сигмон.
Он развернулся и пошел в темноту – к деревне. Сжимая до боли кулаки, он думал о том, что никуда мужики не пойдут – слаба кишка у них, ночью на колдунов-то ходить. Пошумят, покричат и разойдутся. А завтра еще одно письмо в Меран напишут. Городскому главе. Но он – Сигмон ла Тойя, курьер второго Вентского пехотного полка, – пойдет. Он не деревенский мужик – солдат. Он наследственный тан и не может оставить это дело – дело чести. Курьер чувствовал, что не найдет покоя, пока не прикончит нечисть, сгубившую доверчивую, слабую деревенскую девчонку, у которой впереди была вся жизнь. И заодно он прикончит одного лживого старого колдуна, посмевшего называться магом. Обязательно прикончит.
