– Может, и влезем. Потом, со временем.
– Ох, Лерка, не пугай меня...
– Да вы не расстраивайтесь заранее, Анна Васильевна! – мягко вступил в их диалог Гера. – Что ж делать – время сейчас такое. На Западе вон все в кредит живут. И в Америке...
– На Западе и в Америке люди работают и зарабатывают, Гера, – вложила она в голос каплю ехидности. Как ей показалось, едва заметную.
Но Гера заметил. Дернул уголком рта, слегка поелозил на стуле, перекидывая ногу на ногу, коротко глянул на Лерку.
– Мам... Может, уже хватит, а? – подняла она на нее злые глаза. – Что ты... концерты устраиваешь? Тебе же сказали – мы сами знаем, что делаем! Вон, лучше Антошку воспитывай, а нас не надо, пожалуйста. Мы уж сами как-нибудь разберемся, что нам делать и как нам жить.
И снова – слезный комок в горле... С трудом втянула через него воздух, откинулась на спинку стула, подняла глаза вверх, на жалкенькую допотопную люстру. И произнесла тихо, сквозь накатившую обиженность:
– Ничего, скоро все будете сами... Только вопрос – как будете... Без меня-то...
– В смысле, мам? – осторожно спросила Лерка. – Что ты имеешь в виду?
– Да ничего я не имею в виду! И тем более концертов не собираюсь устраивать. Ладно, спасибо за угощение, пойду я.
Опрокинула в себя остатки кофе из чашки, встала со стула, быстро направилась в прихожую. Пока натягивала пальто, пока заматывала на шее шарф, Гера с Леркой стояли в проеме двери, глядели на нее виновато.
– Мам... Ты что, обиделась, да? Не обижайся, мам... – чуть плаксиво пропела Лерка, складывая ладони под подбородком.
– Да я не обижаюсь, Лер. Правда, не обижаюсь. Ну, все, пока... До свидания, Гера...
– До свидания, Анна Васильевна.
Крутанула рычажок замка, хватило сил выйти из квартиры с достоинством, не хлопнув дверью. Даже на то хватило, чтобы обернуться еще раз, махнуть ручкой. Зато уже в пролете лестницы между третьим и вторым этажами позволила себе раскваситься, замедлить шаг, утереть перчаткой выскочившие быстрые слезы. Хотела даже у окна на площадке остановиться, успокоиться окончательно, да вздрогнула от металлического звука подъездной двери – вошел кто-то. И торопливо двинулась вниз, прижалась к стене, пропуская идущую вверх по лестнице тетку с собакой.
На улице дождя не было, пахло снегом. Люди на остановке кукожились от ветра, прятали лица в шарфы. Подкатил троллейбус, будто нехотя, открыл двери – ладно уж, заходите. Подобрала полы пальто, взялась за поручень, выхватила взглядом свободное сиденье у окна. Подумалось вдруг – надо же, как быстро успела привыкнуть к поездкам в общественном транспорте... А поначалу все раздражало, конечно. Толкотня, запахи, злые невыспавшиеся лица по утрам. Особенно женские – цвета сырой картофелины на срезе.
Конечно, можно было и не уступать Вите машину при разводе... А мог бы и сам оставить, если уж такой благородный. Теперь, наверное, халтурит на ней по ночам, подрабатывает извозом. И все равно – мог бы и оставить...
Вспомнилось вдруг, как она лихо посулила Лерке закрыть кредит с премии. И спохватилась запоздало – какое там, закрыть... Премия будет в конце декабря, а что станет с ней в конце декабря... Наверное, надо было сказать. Не выступать с претензиями насчет телевизора, а просто – сказать. Попросить Геру, чтоб дал с дочерью наедине поговорить...
А впрочем – зачем? Зачем заранее-то? Не для того она две недели себе взяла, чтобы горе свое по детям размазывать. А тогда – для чего? Чтобы мучительным страхом исходить, колокольный звон в себе слушать? По ком звонит колокол – по тебе звонит колокол...
