– Хочет встретиться вечером и обсудить, когда я вернусь сюда.
Энди пробубнила что-то себе под нос, скинула перчатки и, поморщившись, посмотрела на свои руки.
– А с виду он казался отличным парнем, – вполголоса продолжала Энди. – Милым, славным. Весь такой добряк и джентльмен.
– Он странно себя ведёт с того самого дня, – отметила я. – Знаешь, мне показалось, он даже в лице изменился, когда я сказала ему про книгу, – я машинально пожала плечами. – Думаю, его это бесит.
– Если ему не даёт покоя твой успех, то, – Энди смотрела с жалостью, хотя её тон скорее должен был вселять некую уверенность, – к чёрту его! К чёрту Броуди!
– К чёрту так к чёрту, но я просто не понимаю что к чему? – я заклеила скромную коробку с посудой и наконец тоже сняла ненавистные перчатки. – Когда Броуди только узнал, что я веду блог и пишу и даже у меня есть тот сборник, он казался заинтересованным. Всё расспрашивал о писательстве, слушал, но стоило книге обрести какое-то признание, так ему всё сразу пришлось не по душе.
Мы перемывали Броуди кости все следующие полтора часа, пока собирали оставшиеся вещи. Этот разговор ни к чему толковому, кроме как навсегда и немедленно вычеркнуть «добряка-соседа» из жизни, не привёл. Ох, я ошибаюсь – мы же закончили убираться! Вот это действительно достижение! На часах почти два часа дня, мы уставшие, голодные и мечтаем принять душ. Да, животный страх перед квартирой у меня внезапно пропал, но ощущение несмываемой липкой грязи на всём, чего мог касаться тот человек, никуда не делось.
В четыре мусорных мешка поместилась вся моя жизнь. Я в тайне надеялась, что успела нажить чуть больше. От бумажек, одежды и обуви на все сезоны до бытовой техники и посуды. Раньше я регулярно раз в месяц злилась и переживала, что мне нечего надеть, а сейчас, когда приходится тащить весь свой гардероб в прачечную, очень даже рада, что тратилась на новые шмотки исключительно в день премии или внезапной надбавки. Основная часть денег всегда уходила на еду, квартиру, кофе из кофеен и многоступенчатый уход за лицом, чтобы к нему можно было хотя бы прикоснуться без боли. Каждый раз, когда я думала, что слишком много трачу на гели для умывания, сыворотки и крема, вспомнила, с каким внутренним отвращением я подходила к зеркалу. Почему у меня не исчезли все эти проблемы лет в восемнадцать так же, как у одноклассников?
Мы подошли к мусорным бакам. Энди тяжело выдохнула, а я никак не могла себя заставить поднять один из мешков и избавиться от него. Вся моя косметика, часть из баночек была совершенно новая, но потом некто забрался в мой дом и все флаконы оказались вскрыты, перемешаны и бог знает что ещё.
– Да не переживай ты так! Это всего лишь косметика, – подбадривала Энди. – Зато представь, вечером будешь всё новое открывать. Круто же!
– Я столько потратила, – причитала я. – Помнишь, даже откладывала!
– Пусть тебе больше не придётся этого делать, – Энди крепко обняла меня за плечи. – И весь этот ужас на лице пройдёт, наконец-то, и денег на всё хватит.
После излишне грустного расставания с мешком косметики, мы с Энди поплелись в прачечную и часа через два с половиной вернулись с горой чистой чистых вещей обратно. Теперь предстояло всё разложить обратно по шкафам. Подушки и одеяло мы убрали на верхние полки, оттуда достали чемодан. Я покупала его на первую зарплату в надежде, что буду много путешествовать, но по факту в нём от сезона к сезону пережидали куртки, свитера и обувь.
