Таким образом, покидая Петербург, поэт сам не знал, куда направляется – то ли в Швейцарию, то ли в Абиссинию. Денег при этом с собой у него было очень мало – очередное “паломничество Чайльд-Гарольда” совершалось вопреки воле отца. Скорее всего, Гумилев потратил на него гонорары из “Речи”.
7 сентября Гумилев приезжает в Киев, где проводит два дня.
9 сентября он выезжает в Одессу, откуда 10-го в 4 часа пополудни на пароходе Русского пароходного общества через Синоп, Бургос, Константинополь, Салоники отбывает в Александрию.
В Египет он прибыл 1 октября и провел там пять дней.
Египетская история и культура в начале XX века были для европейцев несколько более экзотичны и таинственны, чем для нас. Собственно, до наполеоновской эпохи европейцы знали о Египте только то, что поведали им греки. А для греков Египет с его пирамидами, сфинксами, царственным инцестом тоже был загадкой – соблазнительной и раздражающей, как всякая древняя, пережившая свой золотой век цивилизация для цивилизации молодой. Эллины и презирали варваров из нильской дельты, и приписывали им невероятные познания, восходящие к незапамятной древности. Эти представления унаследовала средневековая Европа. В XVI веке Европу охватило увлечение “герметическими книгами”, из которых якобы почерпнули всю свою мудрость Платон и другие греческие философы. Адептами герметизма были Парацельс и Джордано Бруно. Уже спустя столетие было доказано, что эти сочинения, приписывавшиеся некоему Гермесу Трисмегисту, египетскому магу, – подделка поздней эллинистической эпохи. Но оккультисты XIX века, которых читал Гумилев в Париже, охотно ссылались на герметическую премудрость. “Египетские жрецы забыли многое, но они ничего не изменили…” – писала, в частности, Блаватская. По ее словам, “тайные знания”, содержащиеся в египетских свитках, восходят к Атлантиде.
Когда генерал Бонапарт в сопровождении десятков тысяч солдат и десятков ученых прибыл в Египет, положение стало меняться. В 1822 году Шампольон расшифровал иероглифы, и настоящая египетская цивилизация, земледельческая и бюрократическая, совсем не таинственная, но богатая и сложная, возникла перед глазами европейцев. Она интересовала, к примеру, молодого Мандельштама – и не слишком интересовала Гумилева. В малоудачной пьесе “Дон-Жуан в Египте” он (метя в своего приятеля-неприятеля Владимира Шилейко) высмеивает ученых-египтологов, “лакеев”, возящихся со всякими там Псамметихами.
Потом был эллинизм, великая Александрия, этот античный Петербург, эпоха Птолемеев, Антоний и Клеопатра. Подплывая к Александрии, Гумилев (должно быть) мысленно повторял чуть ли не самые знаменитые строки своего любимого мэтра:
О, дай мне тот же жребий вынуть,
И в час, когда не кончен бой,
Как беглецу, корабль свой кинуть
Вслед за египетской кормой!
(“Египетской кормой” “вся Москва” за глаза именовала Нину Петровскую.)
Впрочем, может быть, Гумилев вспоминал и “Александрийские песни” из книги “Сети” нового, недавно дебютировавшего поэта Михаила Кузмина, которую он отрецензировал для “Речи”. Александрия Кузмина – это как раз город эпохи эллинизма, город ученых поэтов и безумных философов-гностиков, возвышенной любви и утонченного разврата…
…А еще потом были Рим, Византия, арабы. С 1250 года Египтом владели мамелюки – правители, называемые рабами; именно так – “раб” – переводится слово “мамелюк”. Это и были сначала рабы – тюркские рабы-воины, купленные местным султаном и свергнувшие его. В 1382-м очередной султан уже новой, мамелюкской, династии, чтобы меньше зависеть от своих соплеменников, купил новых мамелюков – черкесов. История повторилась в точности: теперь к власти в Египте пришли черкесские мамелюки.
