Туда к пруду и радио протянули даже, чтобы музыку играло. Жердину вкопали, репродуктор нацепили. Этот-то репродуктор и заскрипел, захрипел: «После полудня прозвучит важное сообщение!» Мы-то детвора дальше играть – и ухом не ведем. А взрослые
притихли, начали переглядываться. Я еще у мамы-то спрашиваю: «А что такого по радио-то сказали?» – «Сама ничего не поняла, дочка, – мама-то отвечает»
Иди, говорит, за малыми присмотри, а то вон у воды играются.
И вот спустя какое-то время музыка из этого рупора прекратилась, и диктор заговорил: «Германия, без объявления войны, напала на Советский Союз!»
Что тут началось! Закричали, заплакали люди-то; ребятишек похватали и домой бежать. Бегут и кричат: «Филипьевна, ты-то как будешь? У тебя же трое их, сыновей-то!», «А я-то, бабёнки, как? Вовсе ведь одна… сгину!», «Ой, а мне-то чё делать – одни девки у меня-то!» Мужики шли быстрой походкой к своим домам и грозили бабам кулаком: мол, хватит причитать! А голодные чайки уже клевали брошенную на берегу пруда еду.
Ночью Камбарка не спала. Я на печи лежала и слышала, как тятя с мамой до самого рассвета обсуждали, как жить, что делать: продавать скотину или покамест оставить. Словом, выдюжат ли. А мне одного только хотелось: лишь бы тятю не забрали. Плакала неслышно, кулак кусала.
На утро – 23 июня 1941 года – на базарной площади у литейно-механического завода (в народе литейка) собрали митинг. Народу – тьма: улица Ленина на квартал заполнена, Советская до самой церкви забита. На небольшой трибуне речи произносили, Гитлера проклинали, призывали сделать всё для победы над фашистами. А нас и агитировать не надо было – все как один готовы были сражаться: и мужики, и бабы. Фашистов возненавидели сразу, ещё сильнее, когда первая волна мобилизации пошла.
С этой первой волной-то всех парней у нас с улицы и смыло. Кто помладше работать пошли или в училище. Училище было ремесленным и находилось в г. Сарапул. Ребята хотели освоить профессию и двинуть на фронт, если война всё ещё не закончится. Тогда ведь думали, быстро фашистов одолеем. И мы каждое утро мечтали проснуться без войны. Помню, как парни и девчонки с училища изредка приезжали на выходной в Камбарку. О, что ты! Форма новая, пуговички блестят, ботиночки на деревянной подошве – загляденье. Они там, на полном гособеспечении были. Мы даже чуть-чуть им завидовали, сами-то ходили в том, что было и обновок не предвиделось.
А я в школу продолжала ходить. Отметки хорошие были: особенно арифметика нравилась. Писали на газетах, обоях. Домой ничего не задавали, всё успевали делать на уроках, да и когда нам дома с уроками-то сидеть! Родители с нами тоже особо не нянькались, оно и понятно – время такое настало. Мы понимали, что надо быть ответственнее, послушными быть… взрослеть. Меня это больше коснулось – я же старшая была. Все заботы по хозяйству: огород, скотина, дом, – всё с мамой нам на плечи легло. Ох, и тяжко было…
В конце лета сорок первого года к нам первые эвакуированные приехали. С Украины приехала девушка молодая с грудным ребенком. У неё мужа в Киеве бомбой убило. Звали девушку, по-моему, Олеся. Рослая такая была, дородная, руки сильные и загорелые; одежда красивая, с вышивкой. С вокзала она шла, держа в одной руке дитё своё, в другой – чемодан большущий, зеленый из фанеры. А ребеночек-то махонький совсем был, болел всё время. Поселили Олесю в нежилом доме на два окна, где жена высланного кулака дожила свои дни да перед войной и преставилась. Олеся забор сама наладила, стекла поменяла – хозяйственная, рукастая была. А наши девки-то её не сразу приняли, присматривались. А может быть и ревность, какая была? Только вот зимой-то прильнули все к ей, поддержку всяческую оказывать стали. Вишь в чем дело, Олеся ребеночка-то схоронила, говорят, что сама и на погост снесла, и гроб-то сама сделала. Другие говаривали: в чемодане хоронила, сама я не видела. Долго она ходила почерневшая от горя, вся высохла, согнулась, – одни глаза да нос на лице-то; одежда повисла, как на вешалке. Девка, надо сказать, с горем справилась, в этом и работа помогла: устроилась санитаркой в наш госпиталь: крови не боялась и всё время там проводила. Потом вроде повеселела, разговорчивей стала, румянец появился. Да, натерпелась девка, что уж говорить.
