Золотая рыба - страница 27



– Их вон в те, где койки в два этажа, – ликует Настя.

Свет горит в окнах, раньше тёмных. Шум, беготня. Как много их… Одеты одинаково, не отличить, где девушка, где парень.

– Парней у них много, – вздыхает Настя. – Танцы будут, а нам – в ночь.

И какое ей дело до танцев: юбка ниже колен?

…На конвейере опять дикая битва. Две бабы дерутся, а как они бранят друг друга, не передаваемо.

Ненормальное явление: ей нормально работать на рыбе. Тупой однообразный труд. Выработка автоматизма. Она и работает, и думает вопреки рекомендации академика Павлова о синхронности рук и головы.

Неотвязно: мама, Верунька (эта чаще других), папа, бабушка. О маме – много. Об этой мощной Инге Ивановне. Она моторная! Она делает и делает. Всё доводит до конца. Было нелегко, но она «пробила» клинику новых методов лечения наркозависимых.

О папе не думает. Он не моторный. У него двадцать книг с закладками на первых страницах покрыты пылью. Пыли много в его «берлоге». Когда она ночью в цехе укладывает в банки холодную мокрую рыбу (маленькие ломтики – «цветочком» в банке), думает о маме. Она видит её в ярких туфлях, в ярком жакете на сеансе психотерапии перед группой пациентов, которые превращаются из наркозависимых в полностью зависимых от Инги Ивановны. Руки хватают сайру, кладут в банки, которые одна за другой брякают на металлический поднос.

Выжмет три нормы. Настя делает пять. Она вновь кроет матом Тоньку. Тонька с огромным дуршлагом (из отверстий бьёт вода) мимо Насти, и ненароком льёт ей в сапоги. Та кинулась, цепко держит края этого тазика и вырвала бы, не вмешайся полусонная (уколотая – наблюдение Настя) учётчица Аля. Рыбу делят. Тонька ревёт.

Сайры нет, на транспортёре в ледяной воде редкие ломтики.

– Не то с резкой, – предполагает Настя.

Они бегут к началу цикла. Разделка работает: кишки летят. А вот порционка в режиме ожидания. Настя хватает какое-то корыто. Агрегат врублен! За ними хвост; у всех – ёмкости. Рыба льётся с водой, падает в бак, и оттуда её ловят. Один дуршлаг, второй, третий… Сандра, вернее, энергичная туповатая Саша входит в азарт. Их корыто – немного – и доверху. Рыба серебряная, будто холодные продолговатые камни для какого-то великаньего ожерелья.

И тут Тонька:

– Рыбу захапали, так вас и так!

А Сандра, правильнее – Саша, ловит и ловит… Наберёт корыто доверху! Рядом мокрые Настины руки, мокрое Настино лицо, фартук, сапоги, халат. Настя Тоньке в ответ:

– Сама, так тебя, так, всё хватаешь, так и так…

Тонька никнет, и вся очередь с тазами терпеливо клонит головы перед Настиным криком, перед её матом, да и перед физической подготовкой Сандры, вернее, Саши…

Порционка хлещет ледяной рыбой. Опять корыто. Укладывают, а другим укладывать нечего.

Утром сапогами в тёплой воде, которая откуда-то течёт, разливаясь на бетонном полу. Ест отбланшированную, но не залитую маслом и не запечатанную рыбу, которую крадёт с конвейера Настя. Если так каждую смену, – ликует коллега, – то она не только матери и детям, но и себе купит, например, «импортный купальник».

– Тут негде плавать!

– Поеду в Одессу, пойду на пляж…

– С этим моряком Славкой?

– Да, нет, он не любит пляж… Он загорает на палубе «Христо Ботева», на котором ходит из Болгарии…

Девушка-подружка умолкла. Сандра – следователь, на допросе у которого врёт подследственная. Хоть ни о чём не говори с ней, кроме, как о рыбе.

– Если так пойдёт путина, детям куплю и зимние куртки. Матери надо бы элегантную… В Малокурильске есть.