– Ты его чем-то приложил по голове?
– Ну… дал я ему в рыло пару раз… Он мне тоже в рыло дал. Он разок вырвался, но я его в речку загнал и там скрутил… сюда он своими ногами пришел. Я думаю, спит он. Да пущай спит. Может, это у него с перепугу.
– Никогда не слышала, чтобы с перепугу засыпали.
Стрелок оказался маленьким жилистым пареньком, если и постарше Кукушонка, то ненамного. А Кукушонок, несмотря на худобу, был очевидно выше его и шире в плечах. То есть Кукушонок годика через три вымахает в крупного мужчину, а вот этому заморышу уже не вырасти. Крысенок, одно слово. Ладно, принцесса или кто там разберутся. Не нашего ума дело.
Если он вообще проснется.
– А что с Малышом? Ты что-нибудь знаешь?
Ратер помотал лохматой головой:
– Не… Я когда сюда пришел и этого, – он кивнул на кулек, – приволок, тут никого уже не было, кроме альханов и девок. Они недавно ушли. Пошарились по барахлу и ушли.
– А куда охота поехала?
– Бес их знает. Я ж говорю, не видел никого… Хочешь еще винца?
– Не хочу. Противное это вино, словно в уксус горчицы намешали.
– Ага. Мне тоже сперва не понравилось. – Кукушонок закинул голову и глотнул из меха. – Бррр, аж скулы сводит.
– Ладно. Коли так, я пойду. Вон уже солнышко вовсю светит. Ты, полагаю, здесь остаешься, принцессу сторожить?
– Да я б с тобой пошел…
– Сиди уж, вояка. – Я положила ему руку на плечо и легонько тряхнула. – Какой ты все-таки молодец, Ратери. Если убийца заговорит… Что там принцессе в голову взбредет – не знаю, а вот Нарваро Найгерт вполне может позволить тебе остаться в городе. Не напейся тут только.
* * *
Не может быть – но отпечатки драконьих лап были совсем свежие. Отпечатки в мокром песке, они не успели еще заплыть. Значит… значит…
Я обнаружила их совершенно случайно, потеряв рассыпанные следы охоты, успев двадцать раз вспотеть, десять раз острекаться в крапиве, пару раз промокнуть и по одному разу налететь на осиное гнездо и едва не подвернуть себе ногу, в отчаянии срезая дорогу от очередного холма к речке Мележке. Совсем свежие отпечатки. Пятипалые, драконьи, с глубокими рытвинами от когтей. Каждый след длиной в два с половиной моих, а шириной – в четыре с половиной.
Поломанных деревьев вокруг не наблюдалось. Только перечеркивающая следы глубокая борозда от хвоста, раздавленные стебли аира, помятая осока, сдвинутая и перевернутая галька.
Видно, он успокоился… Угомонился. Пришел в себя. Соображает уже. А охота так и не нашла его, хотя время приближается к полудню.
Речка здесь делала крутую петлю, огибая взгорочек, заросший ивой и ольхой, с парой сосен на макушке. На этот взгорочек я и влезла. Осторожно раздвинула ветки. Там, внизу, на отмели, прикрытой тонким слоем воды, я и увидела его.
Он стоял, зябко обхватив сам себя за плечи, склонив голову, отягченную пепельно-черной гривой, стоял и смотрел на свое отражение. Длинное драконье тело светилось тусклым серебром, по впалым бокам гуляли солнечные пятна. Отражение под ним морщило и дробилось, путаясь с осколками света, но он смотрел и смотрел, как зачарованный.
Он был совсем не страшный. Даже маленький какой-то на фоне песчаного обрыва и больших каменных глыб, раскиданных по берегу. Темный, словно серое деревенское железо, гребень спокойно лежал вдоль хребта. Хвост висел плетью. На крестец мантикору уселась белая бабочка.
Эрайн.
Ветерок выгладил траву на берегу, перетряхнул ивам длинные косы, тронутые осенней желтизной. Солнечная рябь пронеслась по поверхности воды, слепя глаза. На лицо мне упала растрепанная прядь. Волосы мантикора не шелохнулись.
