Это было как гром среди ясного неба для Машеньки. Это было, как рванувшая глубинная мина под нею, это была катастрофа юной любящей женщины, это было схождение лавины слёз из поражённого сердца и немой вой души!
С опустошённою душою Машенька продолжала жить. Всё у неё валилось из рук. В школу она ходила, но и там в голову ей ничего не шло. Сидела мумией египетской на уроках, не в силах мыслить ни о чём, кроме растерзанной судьбой её любви.
Дело дошло до того, что Иван Петрович, директор школы, вызвал родителей Машеньки и предупредил о том, что она не сдаст выпускные экзамены, а так как на второй год в десятом классе не оставляют, то ей вместо аттестата выдадут справку, с которой она ни в какой институт не поступит и будет в колхозе коров доить или с тяпкой буквой «Г» в поле корячиться.
Отец и мать Маши, разумеется, не знали, отчего на глазах увядает их дочь, отчего она, всего пол-года назад, сияющая красотой девушка, упала духом и тоска в глазах её вызывала страх у матери за её жизнь. На все мольбы матери Машенька лишь страдальчески смотрела на неё и алмазинки её слёз катились по увядающим щекам.
– Доченька, – молила мать, – возьмись за ум. Закончи школу. Может Бог даст в институт поступишь. Что же, и ты быкам хвосты крутить, как я, будешь? Доченька… Ты же посмотри на себя… Это же страх господний… Доченька, пожалей себя и мать свою с отцом.
Через неделю Машенька сказала маме:
– Я и школу закончу и в институт поступлю, только ты, мамочка, не страдай.
И вот вскоре утром на МТФ соседка, такая же доярка, как и мать Машеньки, сказала ей:
– А твоя Машка загуляла.
У Дарьи Ивановны, матери, горло перехватило. И когда к ней вернулся дар речи, она вскрикнула:
– Надька! Ты брэшешь!
Та прижала руку к сердцу:
– Истинна правда, убый мэнэ Бог, як шо брэшу. Сама бачила як она, колы ты с Емельяном уже дрыхныте, а Машка через викно убега из хаты и до ричькы подается. Я и подследыла по своёму бабскому любопытству. Там я и застукала. С Сёмкой она там валандается.
– С яким Сёмкой? У нас в хутори одын Сёмка. Так вин учитэль.
– Вот з ным она и любыться. Да ты сама сходы туды меж дэсятю и дванадцатю ночи. Сама и побачишь.
Дарья Ивановна весь день молчала, кипела возмущением и радостью. Гнев к Семёну, учителю, примешивался с радостным чувством к непобедимой силе любви, которое возвращало её дочь к жизни.
Мать выследила дочь.
На дальнем краю луга, под купами ив, увлажнённых радужным туманом, появились рядом ОН и ОНА.
Семён был выше ростом Машеньки, он шёл, обнимая свою подругу за плечи, и, время от времени склоняясь к ней, целовал. Затем мать увидела, как они оказались единым существом, для которого предназначена была эта ясная и безмолвная ночь. И она не воспротивилась этой божьей воле.
– Значит, Господь дозволил им любить друг друга, – подумала мать и смиренно ушла.
А началась эта любовь так: в школе Машенька, подойдя к Семёну Семёновичу, и, глядя ему загадочно в глаза, произнесла:
– Мне надо с Вами поговорить. Я буду ждать вас у речки в десять вечера.
– А если я не приду?
– Я буду ждать Вас хоть всю ночь, – её глаза превратились в манящие омуты озёрные, отчего учитель тут же и утонул в них. – Я же Вам нравлюсь!
Семён Семёнович свой, станичный. Он закончил пединститут, как направленец из колхоза, и второй год, как преподаёт в школе. Особой красотой он не блистал, но умением очаровывать окружающих его школьниц мог мастерски. Нередко он чувствовал, как устремляется к нему женская нежность, и хотя он твёрдо был уверен в своей неуязвимости к этому как учитель, как мужчина чувствовал их потребность в любви, вечно томящую душу женщины.
