– Я тебя никому не отдам, – повторял и повторял дон Пабло.
– Только попробуй! – отвечала Корикойлюр.
– Я умру без тебя, – повторял и повторял дон Пабло.
– Просто не отдавай, – отвечала Корикойлюр.
– Если я не смогу быть с тобой, я убью сначала тебя, а потом себя, – повторял и повторял дон Пабло.
– Убей! – отвечала Корикойлюр.
Так прошли еще дней пять или шесть, а потом граница была перейдена. Обнаружилось это сразу, даже внезапно: откуда ни возьмись, появился большой отряд вооруженных индейцев. Их предводитель, назвавший себя пачака камайоком19, сначала долго и с удивлением смотрел на странную парочку, а затем потребовал объясниться. Говорил он на таком ужасном испанском, что дон Пабло едва его понимал. Дон Пабло попробовал было обратиться за помощью к Корикойлюр, чтобы та послужила переводчиком, но Корикойлюр шепотом объяснила, что это невозможно: слушать женщину пачака камайок не станет. Так оно и было: индеец требовательно обращался к дону Пабло, а на Корикойлюр, когда та заговорила, грозно шикнул, прибавив какие-то слова, услышав которые, Звёздочка опустила глаза и замолчала. Дон Пабло растерялся:
– Черт побери! Как же мы будем разговаривать, если ни ты, ни я друг друга не понимаем?
Индеец, однако, ничуть не смутился: он быстро-быстро заговорил на своем языке, перемешивая его с испанскими словами, и так сверкал глазами, делал такие грозные и недвусмысленные жесты, что дон Пабло решил положить этому конец единственно возможным способом: вытащил из ножен шпагу и протянул ее эфесом вперед, показывая, что попросту сдается. Веди, мол, в плен или куда там у вас полагается. «Авось, – при этом думал он, – упрямый пачака камайок приведет его и Звёздочку в столицу Вилькабамбы, а там наверняка найдутся те, кто смогут послужить переводчиками. Да хоть те же миссионеры в конце концов!»
Пачака камайок, увидев, что дон Пабло обнажает шпагу, замолчал, напрягся, но следующий жест понял превосходно.
– Mana muchuy!20 – отмахнулся он.
А вот это превосходно понял уже дон Пабло. Действительно: сдалась индейцу с сотней вооруженных воинов какая-то шпага какого-то испанца! Дон Пабло сунул шпагу обратно в ножны. Пачака камайок отдал своим людям команды, и дон Пабло с сидевшей на лошади Корикойлюр оказался окруженным. Отряд неспешным шагом двинулся в сторону видневшихся на горизонте поросших лесом предгорий.
Пачака камайок вел отряд и находился где-то далеко впереди, зато непосредственно окружавшие дона Пабло и Корикойлюр индейцы были очень – как бы это сказать? – раскованными. Они не скрывали своего любопытства, пытались расспрашивать, но так как испанского они не знали вообще, беседа не налаживалась. Тогда один из них заговорил с Корикойлюр, та ответила, и настроение индейцев, в котором только что преобладал обычный интерес к чему-то новенькому и неожиданному, резко переменилось. На дона Пабло устремился десяток изумленных взглядов, после чего от раскованности не осталось и следа. Один из индейцев прикрикнул на других, лица тех мгновенно приобрели непроницаемую отстраненность – почти такую же, какую еще пару недель назад дон Пабло с болью наблюдал на лице своей Звёздочки. А тот, что прикрикнул, изобразил подобие поклона и сказал:
– Nanachikuni.
Встал во главе десятки и тоже превратился в отстраненную непроницаемость. Дон Пабло вопросительно посмотрел на Корикойлюр.
– Это, – подбирая слова, попыталась объяснить она, – многозначное выражение. Оно означает и то, что говорящий выказывает уважение, и то, что говорящему причинена ужасная боль. Зависит от ситуации.
