Золото лепреконов - страница 46

– Она все время остается наполовину полной, – хихикнул лепрекон.

– А по мне, так она наполовину пуста.

– А ты, Зава, пессимист. Но, дело не в этом, дело в том, что наша бутылка – это наше желание. Похоже, что мы оба хотели одного – вот эту заколдованную бутылку, которая теперь всегда будет оставаться наполовину полной, сколько из нее не пей.

– Наполовину пустой!

Они пили и пили, а вино все не кончалось…

Ириами по прозвищу Красавчик смотрел на большую зеленую гусеницу и размышлял о Бытии. В последнее время он был склонен к философствованию. И, как всегда, не без сарказма. Мир казался Ириами несправедливо уродливым.

– Когда-нибудь эта мерзкая гусеница станет еще более гадкой бабочкой, – сказал он себе, – почему же в Мире все такое некрасивое? Вот женщины, к примеру, ведь уродливые существа, если разобраться! Ничего в них нет благородного. Я не беру, скажем, королеву, Бо храни ее Высочество, но простолюдинки… фи, существа, право, все какие-то не очень.

Ириами скривился и щелчком отправил гусеницу в преждевременный полет. Похоже, теперь ей уже никогда не стать бабочкой. Но его это не интересовало. Важна для Ириами была только личная выгода, а здесь выгоды не было никакой. Ириами смотрел, как контуженная зеленая гусеница дергается на земле. Скривившись, он «пожалел» ее, раздавив каблуком.

В этой жизни Ириами ценил только деньги. Деньги и власть, которую они дают. Лишь две эти вещи казались ему прекрасными, если, конечно, не считать его самого – совершенство, случайную удачу, проблеск красоты в уродстве окружающего Бытия. Ириами любил себя самозабвенно. Себя и только себя. Даже свою родную мать он никогда не любил по-настоящему. Он не доверял ей, как не доверял всему Творению, созданному, как он считал, уродливым и несправедливым Автором.

Презрительно сплюнув в сторону раздавленной гусеницы, горбун закинул свой новый рюкзак за плечи и двинулся дальше. Он шел к себе в контору и думал о том, что никто в королевской столице так и не научился шить рюкзаки. В который раз уже заказывает себе рюкзак, но одна лямка обязательно оказывается короче другой, и приходится ее подтягивать и ушивать самому. Это слегка раздражает. А ещё больше злит то, что рюкзак в последнее время приходится часто менять. С тех пор, как начал расти горб. Ириами любил свой горб, который, однако, доставлял Ириами массу беспокойства. Даже больше, чем лямки рюкзака, неровная обувь, все эти прыщики на лице, на плечах и под коленками, которые приходилось часто вылизывать, чтобы они не сохли. Когда они подсыхали и начинали чесаться, карлик чувствовал себя угнетенно и злился особенно сильно.

Острые приступы злобы преследовали горбуна всю жизнь. Он начал злиться с рождения и, ещё будучи младенцем, с остервенением кусал грудь матери своими острыми кривыми зубками. Мать никогда не жаловалась. Всю жизнь она хвалила Ириами и восхищалась им. И хотя сам горбун в глубине души ей до конца не верил, все же с детства он привык слышать от матери только самое хорошее. И – во многом благодаря ей – он считал себя совершенством.

Ириами шел и думал о матери. Подходя к конторе, решил как-то порадовать ее сегодня вечером. Только чем? Может быть, купить свиную ногу? Тогда у них мог бы получиться славный ужин. Но, нет. Это как-то банально. Тем более, что свиную ногу с капустой они ели седмицу назад. Хотелось чего-нибудь оригинального. В лавочке напротив Ириами взял ливерной колбасы. И хотя лавочник был сама вежливость, горбун все равно спиной чувствовал его мерзкие мысли. Очевидно, тупой лавочник ему завидовал. И то правда – ведь дела в лавке шли не ахти, а Ириами всегда в выигрыше и процветает. «Пусть себе завидует, мне только приятнее…», – думал карлик, открывая дверь в контору. Ириами работал один. Изредка ему помогала мать, но не часто – горбун не любил платить за работу никому, не любил делить свои деньги. Да и зачем? Если всегда можно все сделать самостоятельно.