Наверное, немота как-то действовала и на пальцы: чахлые уродцы букв переворачивались, проваливались или вовсе терялись. Может быть, он даже и письменно никому ничего говорить не должен? Но он ведь и не говорит. Он даже от ребят, даже от Сережки с Торпедой (ведь стыдно им в глаза смотреть, потому что у него есть Артем и «дом», а у них – нет) старается держаться подальше. Ему бы всю ерунду школьную написать. А цифры… Предательство. В конце любого примера или запутанной задачки Дай в молнии решения всегда видел ясное, слабо светящееся синим, великолепнейшее, единственно возможное число. Если он его записывал, пример оказывался решенным верно. Но учителя-то требовали решения по действиям, да и страшно просто так записывать эти волшебные числа. Он начинал разбирать решение, вспоминал таблицу умножения, и вообще долго возился с задачкой со всем своим старанием. Получалась какая-то ерунда, и учитель сердился или давал задачку попроще.
Контрольный диктант на легийском языке был всего-то из пятидесяти слов. Но Дай, пока писал его своими каракулями и дергался от стыда, что учитель специально для него повторяет, а ребята сочувственно ждут – потерял несколько слов, переврал два последних предложения. Потом гонялся за ошибками, но только больше все напортил. И пачкотня получилась с этими исправлениями.
Сто слов диктанта на родном языке он исхитрился изуродовать так, что потом и сам не мог прочитать. Вдобавок ручка сломалась, и он дописывал старой, которая писала толсто и грязно. На следующее утро главный учитель и старший воспитатель вдвоем объясняли, как все плохо. Как будто он сам не понимал. Да он ни на секунду не забывал, что в первый класс вместе с ребятами взяли лишь из жалости и что если он не сможет закончить первый семестр удовлетворительно, то до занятий следующего семестра его никто не допустит. В ясельки обратно, или в санаторий у моря.
В последний день на математике – едва не свихнулся. Не справлялся с нервами. Он не спал почти ночью, гонял в уме примеры и задачки, и с утра стало так тошно, что на ребят он уже смотрел будто с другой планеты. Они уйдут дальше, вперед, а он, если не решит правильно контрольную работу на тошнотворно-розовом, важном бланке с ужасными особыми значками и голограммами – останется один. С кривыми буквами.
И его выгонят из школы и неизвестно куда отвезут… Санаторий? Что это за ужасное место?
Все цифры расползлись по темным закоулкам разума, пока он вытаскивал одну, уползала другая. А если выволочешь, то цифра казалась не выражением обыкновенного числа, а каким-то инородным иероглифом.
А потом внезапно оказалось, что до конца урока всего три минуты. Оставалось еще шесть заданий. Дай скорчился от отчаяния – сдался и написал те самые синеватые ответы, что вспыхивали в темноте головы, едва он прочитывал условие. Написал и оцепенел. Сдал хмурой учительнице.
Перемену он просидел в зимнем саду за большой пальмой. Пришла Торпеда и принесла подтаявшую конфету и половинку коржика. Дай съел, только потом долго мутило и хотелось очень пить. На следующем уроке все что-то рассказывали, смеялись, им раздавали жетончики и блестящие флажки, а он торопился письменно ответить на подозрительно легкие вопросы по астрономии Дракона. С тех пор, как он наигрался тогда в рубке огромного белого корабля, в голове крутились параллаксы и перигелии каждой звезды, каждой планеты Дракона, крутились, как волшебный узор, чем-то непонятно напоминающий синий взгляд и улыбку Юма. А тут спрашивали, сколько спутников у Айра. Может, он им совсем дурачком кажется? Нет у Айра спутников. У него пять огромных тяжелых терминалов. И чудовищная верфь Геккон на самой дальней орбите. Дай тогда это все своими глазами близко видел. Только что же писать? Та же верфь Геккон массой побольше, чем, например, обе луны Тейваса вместе… Дай так и написал. Но вопросов было много, над каждым он думал, что взрослые имеют в виду, потом торопливо писал, а строчки разъезжались и рука так устала, что буквы проваливались. Но половину он успел.
