А потом вдруг оказалось, что он дома, в своей кроватке, и Артем укрывает одеялом:
– Спи, спи, Дайка. Все хорошо. Ты дома.
Наутро он почему-то проснулся таким же полуживым. Голове больно, телу противно, жарко. Мутно в горячих глазах. Он даже не сразу вспомнил, почему он у Артема, а не в интернате. Когда встал и умылся, вроде бы стало посвежее, полегче. Артема не было. Дай слегка удивился, а потом подумал – а где же еще Артему его оставить, если надо на работу?
В столовой – завтрак, но есть не хочется. В окна сквозь искристые ветки заглядывало ярко-синее небо, и Дай решил, чем заняться. Давно мечтал. Побежал – потом пошел, потому что от бега в голове стали колоться и кататься тяжелые колючие шарики боли – к себе, нашел в шкафу тяжелую сумку с коньками. Каток-то близко. То есть не каток, а озеро. Громадное. А что его снегом засыпало, так это ерунда. Артем не рассердится, наоборот, он любит, когда Дай играет на улице и «дышит воздухом». И никакого тренера нет, чтоб запретил прыгать… А волки… Ну, они ж невидимые, как они помешают…
Пробирался он до озера долго, лез от расчищенной дорожки по глубокому снегу между больших деревьев. Добрался, запыхавшись. Голова разламывалась, но все равно от мороза противный жар прошел. Дай оглядел идеально ровную, нетронутую, белую пушистую плоскость. Почти бескрайнюю. Улыбнулся. Тут хорошо. Потом – устроил небольшую метель. Минутки на три, только чтобы запахло глетчерами, и даже развеселился. Потом еще подморозить рыхловатый лед… Правда, голова закружилась, но он съел немного снежку, и прошло.
Ну и что – из школы выгнали.
Это еще не беда.
И к ребятам можно будет в гости приезжать и играть. А Торпеду с Сережкой Артем разрешит, наверное, и сюда позвать.
Артем ведь его никогда не бросит. Он обещал.
Освободившийся, идеально ровный лед показался громадной тарелкой, вровень с краями налитой небом. Страшно ступить, и он несколько минут смотрел, как в голубой глади льда отражаются замершие, покрытые инеем темные верхушки сосен и кедров. Потом сел прямо в сугроб, мягкий, уютный, скинул ботинки, в которые набился снег, быстренько обул коньки. Новенькие, легкие, холодные, с серебряными звездочками на лезвиях.
Никого нет. Никто не скажет, что можно, а что нельзя… И он попробует и петлю на носке, и все реберные прыжки… Хотя бы в два оборотика… И всякие детские фонарики и змейки… Наконец Дай решился и перелез через наметенный вал снега на лед, и еще минуту смотрел, как небо во льду сияет и переливается. Он никогда еще такого гладкого-гладкого льда не видел. А если прямо под ноги посмотреть, то там подо льдом темно, и загадочные ходят глубоко пузырьки. Там же вода. Но озеро не глубокое, Артем говорил, почти до дна зимой промерзает, так что не очень страшно.
Дай оттолкнулся и тихонько поехал. От счастья и красоты защекотало затылок, и, сначала вразнобой, а потом все более связно зазвучали нотки – и будто не только в уме, а во всем – в сердце, в грудной клетке целиком, в руках и ноющих от жадности скользить ногах, и особенно щекотно под ребрами… музыка сложилась. Выкатывая ее в движение, он описал круг, потом вспомнил подходящий вираж и пару минут отрабатывал плавность движений. Юм, когда работает, все делает очень плавно. Надо так же. Хочется, чтоб все было красиво, каждая дорожка, каждый каскад простых движений, и попадать в ритм и умные нотки, звучащие внутри и щекочущие под коленками… К тому же, если плавно, то в голове никакие колючки никуда не вонзаются… Простые прыжки и каскады получалось без усилий, на хорошей скорости, может, потому, что никто не смотрел, только деревья. Голова перестала болеть, потому что холод остудил горячий лоб. Но во всем послушном теле Дай ощущал непонятную истому, почти тоску. И становилось жарко. Он скинул на лед пухлую куртку, помчался быстрее, стал прыгать выше. Счастье. И красота.
