Она провела рукой по вспотевшему лбу и села в кресло. Злая судьба оставила ее совсем одну и без средств. Что же делать? Может быть, позвонить следователю? Он называл свою фамилию, кажется, Никитин. Имени она не помнила. И, кажется, он оставлял визитку.
Стараясь справиться с головокружением, Красовская вышла в прихожую и взяла сумочку. Визитка действительно оказалась там, на самом дне, рядом с футляром губной помады – маленький картонный прямоугольник. Лариса положила ее перед собой на стол и приготовилась набирать номер, но мобильный вдруг сам разразился мелодией Бетховена, не дожидаясь, пока хозяйка нажмет нужные цифры. Дисплей уведомил, что звонила Милена.
«Наверное, по поводу похоронной конторы», – подумала Лариса и не ошиблась. Золовка сразу затараторила:
– Милая моя, я нашла приличную похоронную компанию. Мне посоветовал Вадим. На днях его товарищ хоронил мать и дал ему все необходимые адреса. На улице Отрадной есть такая контора «Доверие». Ты что-нибудь слышала о ней?
– Ничего, – призналась Лариса.
– Неважно, – отмахнулась Милена и продолжила: – Ее рекомендуют приличные люди. Она работает с восьми часов, и я уже позвонила туда. Можем подъехать прямо сейчас и выбрать гроб и венки.
– Я прошу тебя, давай не сегодня, – жалобно промолвила женщина. – Сегодня столько всего произошло.
Сестра Стаса обиженно засопела:
– Думаешь, мне легче? Я потеряла единственного брата. И теперь мой долг перед ним – как и твой, кстати, – достойно предать его земле. Я не принимаю никаких возражений и сейчас заеду за тобой. Потом мы отправимся в столовую «Красный мак». В ней еще со времен Советского Союза справляют поминки.
– Ладно, – согласилась Лариса. – Приезжай.
Синопа, II век до н. э.
Верный своему решению по возможности не спускать глаз с матери, Митридат украдкой наблюдал за ней, когда ему это удавалось. К сожалению, день мальчика, уже коронованного на царство, был расписан по минутам, и ему нечасто приходилось преследовать Лаодику. Впрочем, мать вела себя как всегда: следила за домом, занималась детьми, особенно болезненным братом, еще жившим на женской половине дворца. И лишь однажды он застал царицу, которая с вороватым взглядом, так не шедшим к ее красивому уверенному лицу, копошилась возле кубка отца. Валерия уже налила в него вина и выставила на маленький столик, готовя трапезную к ужину. О том, что Лаодика могла плеснуть туда что-то из коричневого сосуда, данного ей Мнаситеем, Митридат подумал позже, когда отец внезапно заболел и умер за считаные дни. Это показалось странным не только ему, и по дворцу поползли слухи, обвинявшие супругу царя в его смерти.
Он продолжал наблюдать за матерью, и ее громкие истерики и обильные слезы казались театральными. Публичная расправа с рабыней Валерией прямо на ступеньках дворца (Лаодика одним взмахом меча отрубила несчастной голову, и та покатилась по мраморным ступенькам, как мяч, подметая их иссиня-черными волосами) тоже не впечатлила. Так горюют уличные артисты, раскошеливая толпу, и получается у них лучше.
Но могла ли эта женщина действительно убить его отца? Человека, который любил ее, исполнял каждое желание? В это верилось и не верилось. Не прошло и недели после смерти Митридата Эвергета, как Лаодику окружили люди, ратовавшие за союз с римлянами. Когда подросток, напомнив о том, что он когда-нибудь займет место отца, укорил мать и ее окружение в почитании римлян, за завтраком ему поднесли вино, издававшее какой-то странный запах. Царевич сначала хотел посоветоваться с Тирибазом, но, перехватив пристальный взгляд матери и сестер и не решаясь показаться трусом, сделал хороший глоток и отставил кубок. Странное вино обожгло горло, каленым железом проникло в пищевод, и мальчик сполз с апоклинтра, корчась от нестерпимой боли. Царица равнодушно взирала на страдания сына, сестры оторопели, не зная, что делать, и лишь верный Тирибаз, схватив ребенка, понес его на воздух.
