О, как заговорил! А то ходит в эйфории от обилия супружеского секса, довольный: у Катюхи живот растет, а он как не в мире сурового Армагеддона проживает. Почему это меня раздражает? Не сказать, чтобы прям сильно: как-то глаза мозолит. Теоретически осуждая зависть к чужому счастью, раздражение от эйфории присутствует. Так выходит.
– В русском языке есть точное слово: взболтнул, – пошутил Большов.
– Подожди-подожди, – сказал Юдин и как-то странно посмотрел на командира. У этого после плена кукуха поехала. И главное, досталось не сильно: полуживым бросили в подвал жилого дома, где у наемников временная база была, бока намяли и решили не кормить, чтобы пули не тратить. Так помрет. А Вера Соколова кормила его и молчала, чего стоит свобода пройтись между этажами. Насиловали ее. Как наемники нажрутся или просто злые – связь, считай, с центром отсутствовала, так под юбку лезут. Она девчонок по комнатам прятала, сказки рассказывала, в игры играла, врала, что бояться нечего. Они многие почти скоро всё забыли из-за малолетства. А она не забыла. Как их освободили, долго дома сидела, ни с кем говорить не хотела, а как вышла в первый же день, кто-то из знакомых посочувствовал пережитым испытаний. В тот же вечер тетка ее из петли сняла. Она плачет, смеется, кричит, просит: – Давай отсюда уедем. Далеко-далеко, чтобы никто не жалел и не знал.
Юдин после плена в Исту перебрался, возле ее дома ходил, а она на мужчин вообще смотреть не хотела. Тетка договорилась с Подбережным, в одно утро сгрузила подготовленные вещи, взяла обеих племянниц и уехала в неизвестном направлении. Ни с кем не попрощалась, никому не пишет, не звонит. Прощайте люди добрые, не поминайте лихом, как говорится: вы мне не сдались даже на сдачу.
Юдин сначала писал, искал, звонил, на службу ходил, а потом вдруг – раз – переехал в ее бывший дом, лег на диван, уставился в потолок и ничего толком и не делал, даже ел через раз, а то и через два – как соседки принесут. А то и вовсе откажется. Похудел, постарел, седина на голове появилась. Службу со счетов сбросил, как оплаченный счет. Любовь заела.
Большов не знал, что делать: боевая единица числится, а по факту – отсутствует. Когда Суровин получил сигнал, долго ждать не стал: приехал на следующий день. Костю с дивана стащил и тряс и кричал, потом поговорили: у Веры с виду всё хорошо, на работу устроилась, домом и сестрой занимается, имеет полное право сбежать от воспоминаний. Захочет встретиться – даст знать, не захочет – ее право. Надо отпустить. Суровин сам не мозолит ей глаза. Зачем? Через свои каналы узнал: жива, здорова, да и хватит.
Нет у нас сейчас ни психологов, ни времени. Хорошо или плохо вышло, встряска пошла Юдину на пользу. К службе он вернулся.
– Да это шутка. Защитники нашлись. Правильно он запас сделал, нам сейчас очень пригодится. Встав…, – не успел договорить Большов, как из соседского дома послышались хорошо определяемые, ровные шаги Армагеддона. Слишком близко, чтобы долго думать. Джек махом дошагал до будки, сел на колени и пригнул голову, Юдин скрючился на углу будки, а Вова не очень хорошо помнит, как принял решение: и вот он уже лежит на припорошенной снегом холодной земле и смотрит в небо. Он снял пистолет с предохранителя и считал: двое, трое. Судя по шагам, их трое. От дороги Большова отделял белый заборчик и какой-то припорошенный снегом многолетний кустарник. Шаги уже совсем рядом, можно сказать – поравнялись.
