Пинга с изумлением смотрела на Пангу, который устремился уже за третьим мышонком… Тут она кинулась в гнездо и понесла в зубах розовую фасолинку-скрипочку обратно! Я – мать, и я лучше знаю, где должны лежать новорожденные дети! А я – отец, и я убеждён, что мои дети должны находится в гнезде! Такой диалог без труда прочитывался в действиях Пинги и Панги.
Так они и носились без остановки: он тащил детей в гнездо, а она – обратно, на подстилку в уголочек… Спор новоиспечённых родителей длился почти час! И никто никому не хотел уступить. Мышата пищали всё громче, явно от голода, а Пинга не имела возможности их покормить. И тогда мы с Ксюшей решили отсадить Пангу в другой вольер. Конечно, на время. Чтобы успокоился. И понял, кто здесь теперь главный.
Так мы и сделали. Панга сначала попрыгал там возмущённо, но быстро присмирел, затих и – загрустил… Разлучённый с семьёй, он смотрел такими тоскующими глазами! Как человек. Нам даже не по себе было, видя этот взгляд. «Милый Панга, прости, это не навсегда. Но ведь нужно дать Пинге возможность покормить ваших деток!»
А Пинга тем временем заботливо вылизала розовые, дрыгающиеся, отчаянно поскрипывающие фасолинки, и они дружно уткнулись в её белоснежный животик. Это была удивительная минута, полная нежности и даже, я бы сказала, благости…
Весь первый день лета мы с Ксюшей почти не отходили от вольера, наблюдая череду вылизываний и кормлений… А ночью Пинга сама перенесла детей в гнёздышко.
Наутро мы вернули грустного Пангу в родной вольер. Он был притихший и больше не командовал.
Рядом с соломенным гнёздышком, откуда то и дело доносилось нежное поскрипывание, и где теперь происходило, скрытое ото всех посторонних глаз, пестование мышат, Панга сплёл из травинок ещё одно гнёздышко – для себя. И поселился в нём. Стоит Пинге отлучиться из Главного гнезда к поилке или за сухариком, Панга тут же вскакивает на верх гнезда – охраняет детей. Стоит мне или Ксюше открыть вольер, чтобы насыпать корм, – Панга норовит куснуть, и пребольно. Он защищает детей! Заботливый, бесстрашный Панга.
Да, до рождения детей Панга был обжора, соня и трусишка. Но что сделало с Пангой отцовство! Он перестал есть и спать, он исхудал, он всё время на страже своего семейства, каждую минуту начеку. А на исхудавшем лице – полные любви и тревоги, огромные чёрные глаза! Самое главное теперь у Панги – это глаза. Наш Панга – прекрасен!
Но что это он так безвылазно сидит сегодня в своём соломенном гнёздышке? Панга, ты не заболел? Ты совсем перестал есть, Панга, так нельзя, сгрызи хотя бы рисовое зёрнышко, попей водички. Согласился на уговоры, побежал к поилке, а в его травяном гнёздышке какое-то шевеление… Батюшки! да ведь там мышонок! Ксюша, Ксюша, Панга опять мышонка похитил! Берём деревянную ложку, подхватываем ею мышонка и аккуратно запихиваем его в окошко Главного гнезда – ко всей компании. Ну, Панга!..
А на следующий день повторилась та же история. Панга опять «насиживал» в своём гнёздышке мышонка! Мы страшно встревожились, особенно обнаружив на спине у мышонка тёмное пятно. Это синяк, решили мы, Панга мышонка «отсидел» до посинения. Что же ты делаешь, Панга, а? Зачем похищаешь у матери детей? Они же не могут без её молочка! Ты это понимаешь?
Не может быть, чтобы не понимал, слишком уж по-человечески смотрел на нас. Но любовь к детям у чадолюбивого Панги была сильнее рационального понимания. И на третий день Панга опять насиживал мышонка! А Пинга иногда юркала в травяное гнёздышко, и оттуда неслось скрипичное попискивание… И мы опять приходили Пинге на помощь и запихивали деревянной ложкой похищенного младенца в соломенное гнездо. Этот тоже был посиневший. Наверное, от голода, решили мы. Ну и дела… Значит, спор за детей так и продолжается?
