И вот пришла осень… Посмотрите – она во всем сейчас. Даже в сумеречных Ваших мыслях. Даже в Ваших глазах. И эти капли дождя, вот что бьют по стеклу, похожи на Ваши слезы. На Вашу большую, осеннюю печаль. Они беспокоят.
Тогда кажется, что нет больше личной жизни, что она ушла, что все умирает…»
Однако, несмотря на обилие «любовных» рассказов в модном стиле и на то, что они, по свидетельству Веры Владимировны, проходили процесс совершенствования от натуралистичности к психологизму, все они оставались у Зощенко в рукописях.
Затем, в сентябре 1917 года он неожиданно уехал в командировку в Архангельск, где был адъютантом местной дружины и секретарем полкового суда (видимо, по связи с прежней своей учебой на юридическом факультете).
И здесь надобно воссоздать его тогдашнее умонастроение и самоощущение.
Вернувшись в Петроград с германского фронта, Зощенко был на первых порах готов продолжать свое прежнее, доармейское бытие: те же друзья, знакомства, тот же круг общения, интересов. Он даже попадает в один весьма аристократический дом – к княгине Б., хотя раньше ему не приходилось бывать среди аристократии. Но – «Февральская революция сломала сословные перегородки». Зощенко сидит в гостиной княгини с орденом на френче – на такой парадности настоял приятель-правовед, приведший его в этот дом. И в Архангельске, куда он вскоре уехал, он ведет тот же образ жизни. Местные дамы деятельно прочат ему в невесты дочь самого богатого рыботорговца; молодая вдова морского офицера, у которой их составившаяся компания играет по вторникам и субботам в покер, одаривает его неожиданным свиданием (окончившимся, правда, из-за его неуместной откровенности отставкой); у него превосходные английские замшевые перчатки и связь с француженкой, мадемуазель Р., которая старалась увезти его в Париж…
Однако за всей этой «светской» жизнью в Архангельске, как и в Петрограде, у него продолжалось активное освоение потока современной литературы. Он жил литературой и постоянно вбирал в себя ее нашумевшие и просто заметные явления. А Блок и Маяковский особенно повлияли в это время также на формирование его мировоззрения.
Из Архангельска он продолжал переписываться с Верой Владимировной. И по содержанию, и по стилю это были все еще характерные любовные письма. Несмотря на их близкие отношения, Зощенко обращается к ней на «вы». Одному из писем предпослан эпиграф – строчки из стихотворения Веры Инбер «Сказки». А в самом письме дважды цитируется (в измененном виде) строчка из песни А. Вертинского «Лиловый негр». Это его письмо было написано 26 ноября 1917 года в ответ на полученное от Веры Владимировны после долгого, как ему казалось, перерыва, в который Зощенко очень тосковал по ней:
«<…> А с тоской плелось сожаление. Сожаление о неслучившемся. Я метался по комнате и просил Бога, и как-то нелепо, неумело:
– Бог, сделай так, чтоб мы увиделись. Сделай. Ты можешь. Ты же все можешь…
Тянулись дни.
А в тот день, когда мне показалось, что чувство стало меньше, и когда я понял, что еще день, и все пройдет, – пришло письмо. Письмо от Вас.
А… Она так… Она хотела помучить…
И вдруг показалось, что так и должно быть. Как я мог сомневаться, что Вы вовсе забыли меня?
Конечно, нет.
И я смеялся самовлюбленно, как люди смеются, когда миновала опасность и наступил покой и уверенность.
Я читал Ваше письмо. Я упивался. Я к самому лицу подносил бледный Ваш конверт и втайне целовал Ваши губы.
