Арина улыбнулась:
– Федор Михайлович, дорогой, то же самое я могла бы вам сказать и про массу историй, приключившихся в моей жизни. О части из которых вы осведомлены. Поэтому, уверяю вас, любые ваши слова восприму как истину. И подвергать сомнению не буду. Потому что слишком хорошо помню, как это – постоянно думать, что сошла с ума, и не иметь возможности с кем-то поделиться своими страхами и сомнениями.
Гость удовлетворенно кивнул. И поведал, что с ним произошло много лет назад и перевернуло его жизнь с ног на голову.
– Молодость моя пришлась на то время, когда страну нашу рвали на кровавые куски все, кому не лень. В том числе, на первый взгляд хаотично, а на второй – абсолютно планомерно разваливали армию, якобы ненужную новой демократической России. К счастью, поверили в эту ненужность не все. И остались люди, который всеми силами собирали обученных и грамотных кадровых военных, спасали от продажи и сдачи на лом технику. Конечно, власти у них почти не было, ресурсы очень ограничены, поэтому удалось сохранить крупицы. Но удалось. Увы, военные конфликты, в которые втягивали страну и людей, сильно повлияли на многих. В нашей и без того крайне немногочисленной структуре образовалась своя «отмороженная» бригада: младшие и старшие офицеры, которые были понижены в званиях и лишены регалий из-за неподчинения начальству. Молодые были, горячие, хотели как лучше, вот и поступали не как приказ был дан, а как совесть и человечность подсказывали. И поплатились. Впрочем, никто не жалел. Часть таких «отмороженных», включая вашего покорного слугу, отправили в «ссылку» на один из немногочисленных на тот момент военных кораблей. Все же не совсем верхушке страны головы поотшибало, какое-то патрулирование и на воде, и на суше осталось. Вот и мы патрулировали. Вполне спокойный участок. Я капитаном был, Ленька, дружбан мой – старпомом. Остальная команда – с бору по сосенке, но все ребята огонь и воду прошедшие, чтоб вы понимали.
Однажды ночью будит меня вахтенный, орет, руками размахивает, на палубу тащит. Я, как был, в трусах и майке, бегу за ним. И…
Тут Федор Михайлович запнулся, утер выступившую внезапно на лбу испарину, глотнул остывшего чая.
– Простите. Столько лет прошло, но до сих пор спокойно вспоминать это не могу. В общем, выбежал я на палубу, а там… Лавкрафта читали? Впрочем, о чем это я? Вы-то точно читали. Вот мне тогда показалось, что я ненароком попал в его роман. Ну или сплю и вижу кошмар. Представьте, абсолютный штиль, теплая звездная ночь. Корабль стоит, на палубе – вся команда, кроме рулевого. И мощные корабельные прожекторы освещают… Много раз это рассказывал, все пытался правильные слова подобрать, но все не то. Огромная черная туша. Типа гигантского осьминога что ли. Размеры – больше нашего корабля. Щупальца – длиннющие. У обычных осьминогов на них что-то, вроде присосок, да? А у этого – головы человеческие! Открытые глаза, оскаленные рты, зубы острые! Сам не знаю, как я это разглядел, но помню в мельчайших деталях. И тянутся эти щупальца к команде моей. А мужики – один крепче другого – как застыли. Не бегут, не кричат, спокойно стоят и смотрят. Вахтенный, который меня на палубу вытащил, тоже вот так анабиозно застыл. Шевелюсь только я и Ленька-старпом, тот тихонько назад пятится и что-то бормочет.
Я кричу: «Ленька, что это за чертова Медуза Горгона?! Загипнотизировала что ли всех?! Пинай их, надо в трюм бежать, прятаться!». Ленька ко мне обернулся – тут и я обмер. Глаза у него каким-то зеленным огнем горят, лицо бледнющее. И говорит, тихо так и обреченно: «Не спастись от нее, Михалыч, тьма за нами пришла, кровь ей нужна. Я пробую прогнать, но слаб я перед ней». Отвернулся и снова что-то забормотал, на незнакомом языке.
