Сегодня скучать не придется: ощипать и потрошить тушки предстояло мне самой. С Василисой было бы сподручнее, но им в дорогу отправляться, и так времени много потеряли. Пора мне отвыкать от помощницы, разбаловалась я сверх всякой меры.
– А гусей? – поинтересовался царевич, аккуратно обтирая от крови лезвие топора. Я инстинктивно раскинула руки, загораживая птичий двор, и попятилась:
– Гусей не тронь!
– Ты чего? – удивился Иван, но топор положил.
– Умные слишком, – нахмурилась я. – А мяса столько мне одной ни к чему.
Я отвернулась и хотела уйти, но внезапно крепкая мужская рука схватила меня чуть повыше локтя. Если бы не тулуп, точно остался бы синяк.
– Их волки сожрут, понимаешь? С тобой вместе! – с жаром заговорил Иван-царевич. – Едем с нами, ну?
Я медленно перевела взгляд с его руки на лицо, и царевич слегка отшатнулся. Хватка на моем плече ослабла.
– Пора не пора – иди вон со двора, – посоветовала я чужим, холодным голосом. Скинула его руку и ушла в избу, не оглядываясь. С людьми надо так же, как со зверями – страх свой не показывать.
Насчёт же волков – ещё посмотрим. Меня больше волновали хищники помельче – наглые и бесстрашные, вроде ласки, горностая, хорька и даже лисы. С ними должны справиться коты и Уголёк. А волки… В детстве я не понимала, почему во время охоты звери просто не перепрыгивают через глупые флажки. Тогда дед рассказал, что волки боятся всего нового. Если год будет удачный, и звери не обезумеют от голода, я смогу их отпугнуть.
Сердце ныло. Одиночество перестает угнетать со временем, но каждая встреча с людьми отбрасывает отшельника обратно к тяжелому первому дню. Сейчас Иван чистит и гладит серого в яблоках деревенского доброго коня. Я его так и звала – Серый. А конь фыркает и тычется мягкими губами в человека, проверяя, не припасена ли для него вкусная горбушка.
Василисино приданое уложили в переметные сумы. И, хотя она не вспоминала больше про огонь, за которым её послала мачеха, я не забыла. Что-то толкнуло меня наружу – проводить, посмотреть на людей в последний раз. Хорошо, что сдержалась, не выбежала бегом – иначе точно столкнулась бы с Иваном в дверях. Мы смотрели друг на друга в полумраке сеней, и каждый, должно быть, думал о своём.
– Я могу приходить иногда? – вдруг спросил Иван-царевич.
– А тебе разве нужно моё дозволение? – вздохнула я в ответ. Этому попробуй запрети, вроде нормальный, а всё одно – видно, что рос в царском тереме.
– Вот пытаешься с тобой по-человечески! – вспылил Иван, но тут же овладел собой. – Не с пустыми руками приду, понял уже. Что тебе нужно?
Чуть не засмеялась: «Тоже мне, гейшу нашёл», но вовремя спохватилась, что слов таких мой собеседник не знает.
– Чёрный перец? – с надеждой спросила я, но Иван непонимающе нахмурился. – Сапоги мне привези. Мерку надо?
Это был дорогой, но понятный подарок. Василиса ждала поодаль, понурившись, гладила снаряженного коня. Она вернуться не сможет. Я уже вручила ей глиняный горшочек со мхом и тлеющими углями, дала последние наставления. Хотела было подойти обнять, но при царевиче не хотелось проявлять слабость. Да и то сказать, жальче было с конём расставаться, чем с этой пигалицей.
– Пряники ещё! – крикнула я, пока они не успели уйти далеко. Нет, это тоже непонятно. – Козули! Хлеб медовый!
Иван махнул рукой в знак того, что понял и услышал, и ветер донёс до меня его раскатистый смех. Да провались ты, может и не приедет больше. А может, меня раньше съедят. «Полакомиться захотелось, ишь ты!», – мысленно прикрикнула я сама на себя, но смутная тоска внутри не унималась. Мысли вертелись вокруг сладкого, рот невольно наполнился слюной. Восточные пряности были не знакомы местному люду, но даже простое сочетание ржаной муки, мёда и ягодного сока получалось умопомрачительным. Умельцы точно добавляли в тесто травы или коренья, но какие – я не знала.
