– А что, – скажет Марьяна, в сотый раз рассказав свою историю. – Хорошо бы, Илюха, сесть на такой корабль, да по королевствам невиданным пошастать! Хорошо бы, а?
– Ы, – кивает Илюха, – ы-ы-ы…
Посидят немного, на закат глядючи, да по домам.
А бабы наши, чего им по вечерам делать? Подсолнухи лузгать да зубоскалить, лучше и не придумаешь.
– Что, невестой твоей теперь будет Марьянка-то? Да, Илюха? – гундят, перемигиваясь.
Илюха радостно гукает, кивает башкой. Они и дальше подзуживают:
– Будем, будем свадьбу играть.
Илюха щерится в ухмылке, но в глазах мелькает тревога. А бабы продолжают:
– Только ты, Илюха, мужик незавидный. Вон, от штанов, почитай, одна мотня осталась. Нет, не пойдёт за тебя. – И ржут, кобылы жеребые. Не со зла, а так, вечер скоротать.
Ухмылка сбегает с лица дурачка, он мрачнеет пуще прежнего, уходит в свою хибару.
Но на другой день, завидев Марьяну где бы то ни было, он опять улыбался и протягивал руки. Она убегала, иногда хохоча.
Только не сегодня. Сегодня она заорала, зло выпучив глаза и даже оскалив зубы:
– Ну что ты, дурачина, шатаешься за мной?! Чего тебе от меня надо? Уйди с глаз моих, чтоб не видела, стоеросина! Сгинь! – и в слезах умчалась прочь.
Илюха окаменел. Стиснул зубы до скрипа, до крошения. Сжал кулаки, повернулся и побрёл из деревни прочь. Далеко ли? Бог весть. Никто с тех пор его не видал.
А месяца через четыре, откопав картовь, играли Марьянкину свадьбу с зажиточным хозяином из соседнего уезда. Был он уже немолод, вдов, но это дело второе. По всему – крепкий мужик, даст жизни молодой жене. Про «любит, не любит» и прочие ромашки разговора не было. Не для того мы свадьбы играем. Марьяна, понятно, не весела, но это дело поправимое. Жизнь и поправит, и стерпит, и слюбит.
Вот приехал жених невесту из отчего дома забирать. Всё честь по чести, вся деревня собралась. Ну, выкупил, как полагается, вывели красавицу. На ней лица нет, в землю смотрит, глаз не поднимает. Староста тогда, как водится, чарку полведёрную налил, добрых слов наговорил. Хорошо говорил, прослезил многих.
Вдруг зашептались в народе: «Илюха, Илюха!». И точно, вот он, стоит посторонь, нахохлился. Волосы отросли, бородка хилая. Поистрепался, исхудал очень, но так, что силища его только пуще прежнего наружу выглянула. А в руках у него, глянь-ко: кораблик! Небольшой, в пол-локтя, а мастеровито исполнен! И паруса, и флажки, мачточки да реечки. Как настоящее всё! Даже пушечка вон виднеется, заряжай да пали, чего там! Красота, одним словом. Ребятня так к Илюхе и слетелась воробьями, на чудо любоваться. Забыли, чертенята голожопые, как камнями в него, убогого… В глаза заглядывают, за штанину теребят: «Дядь Илья, дай подержать! Дядь Илья, ну дай…»
А Илья как и не слышит их, смотрит пристально на то, что у крыльца сотворяется. Хмурится, мычит тихонько, понять пытается.
Тут как раз время жениху впервой невесту целовать. Сказал жених ответные добрые слова. И старосте, и родителям. Тоже хорошо сказал, горько всем стало. Ну, он к невесте повернулся, взял за плечи. И вовремя – та на ногах еле стоит, через силу держится. Потянулся к ней жених губами.
Вдруг – что за притча?! Илюха кораблик свой Никитке в руки сунул, с места срывается, и – к молодым. Заорал, как тогда на полынье, по звериному, да кулачище свой на голову жениху и положил с размаху. Тот грянулся оземь без памяти, а Марьяна рядом с ним повалиться хотела от неожиданного страху. Но не успела: подхватил её на руки Илюха и понёс со двора.
