– Уильям Джонсон, сэр.
– Чем занимается ваш отец?
– Мой отец занимается судами, сэр.
Меловая пыль висела в воздухе; Джонсон закашлялся.
Марш подозрительно сощурился:
– Вы нездоровы, Джонсон?
– Нет, сэр, абсолютно здоров.
– Я не могу терпеть рядом с собой больных.
– У меня превосходное здоровье, сэр.
Марша это, похоже, не убедило:
– Сколько вам лет, Джонсон?
– Восемнадцать, сэр.
– И сколько лет вы занимаетесь фотографией?
– Фотографией? О… Э-э… С юности, сэр. Мой, э-э… Мой отец делал снимки, и я научился у него, сэр.
– У вас есть собственное оборудование?
– Да… Э-э… Нет, сэр, но я могу его получить. У моего отца, сэр.
– Вы нервничаете, Джонсон. С чего бы?
– Мне просто очень хочется отправиться с вами, сэр.
– Вот как…
Марш уставился на него так, будто Джонсон был любопытным анатомическим образцом. Чувствуя себя неловко под этим взглядом, Джонсон попытался сделать комплимент:
– Я слышал о вас столько захватывающих историй, сэр.
– В самом деле? И что же вы слышали?
Джонсон заколебался. По правде говоря, он слышал лишь, что Марш – одержимый, целеустремленный человек, обязанный своим положением в институте маниакальному интересу к ископаемым костям и своему дяде, знаменитому филантропу Джорджу Пибоди, который финансировал музей Пибоди, профессорскую должность Марша и ежегодные экспедиции профессора на Запад.
– Только то, что студенты считают привилегией и приключением сопровождать вас, сэр.
Мгновение Марш молчал.
– Мне не нравятся комплименты и пустая лесть, – в конце концов сказал он. – Мне не нравится, когда ко мне обращаются «сэр». Можете звать меня «профессор». Что касается привилегии и приключений, я предлагаю чертовски трудную работу, очень много такой работы. Но вот что я скажу: все мои студенты возвращаются назад живыми и здоровыми. А теперь… Почему вы так сильно хотите поехать?
– По личным причинам, сэ… профессор.
– Все причины – личные, Джонсон. Я спрашиваю, каковы они у вас.
– Ну, меня интересует изучение ископаемых, профессор.
– Интересует? Вы говорите, вас интересует? Молодой человек, эти ископаемые… – Марш широким жестом обвел комнату, – эти ископаемые не располагают к интересу. Они располагают к страстной приверженности, к религиозному пылу и научным размышлениям, они располагают к жарким беседам и спорам, а от простого интереса они не преуспеют. Да-да, уж простите. Да-да, так и есть.
Джонсон испугался, что из-за случайного замечания упустил свой шанс, но настроение Марша снова быстро изменилось; он улыбнулся и сказал:
– Неважно. Мне нужен фотограф, и вы можете поехать.
Он протянул руку, и Джонсон ее пожал.
– Откуда вы, Джонсон?
– Из Филадельфии.
Это название оказало на Марша удивительное воздействие. Он уронил руку Джонсона и сделал шаг назад.
– Филадельфия! Вы… вы… вы из Филадельфии?
– Да, сэр, а с Филадельфией что-то не так?
– Не зовите меня «сэр»! И ваш отец занимается судами?
– Да.
Лицо Марша побагровело, он затрясся от ярости:
– Полагаю, вы к тому же еще и квакер?[3] А? Квакер из Филадельфии?
– Нет, вообще-то я методист[4].
– Разве это не очень близко к квакерству?
– Думаю, нет.
– Но вы живете в том же городе, что и он.
– Кто – он?
Марш замолчал, нахмурился, глядя в пол, а потом сделал еще одно внезапное движение, повернувшись всем тучным телом. Для такого крупного мужчины он был удивительно подвижным и спортивным.
– Неважно, – сказал, снова улыбаясь. – Я не состою в ссоре ни с одним жителем Города братской любви
