За энергетику Вадим не сказал бы – отстаньте от материалиста. Но доля правды во всём этом была. Отель казался очень уютным. Что-то домашнее, несовременное было в его мягких диванчиках и креслах в холле ресепшна, пышной, увивавшей балконы и террасы бугенвиллее и глиняных фонариках, зажигавшихся при наступлении сумерек. Унылый хай-тек, который Вадим ненавидел не только в командировках, но и в гостях у друзей, был сведён здесь к минимуму, но не было и навязчивой азиатчины, которую он не переваривал даже больше.
Что до кулинарии, то она его не особо смущала. Он не был гурманом, к тому же понимал, что политические события последних лет и впрямь сильно ударили по туристическому бизнесу – тут уж не до разносолов.
Вадим попытался по голосу определить троллей. Хаять любимый дочкин отель могли только неприятные ему люди. Он угадал. Критиком оказался Вентилятор – один из самых противных в Елодоле. Этот хмырь к тридцати годам почему-то не научился разговаривать по-человечески – или орал, или махал руками во все стороны, видимо, пытаясь занять побольше места в пространстве.
Его оппоненткой была милая девушка лет сорока пяти: сарафан, обгоревшее декольте, бровки домиком. Несмотря на миловидность, Вадиму она не нравилась. Он имел дело с такими, ему был знаком этот лучистый взгляд и доверчивые, удивлённые нотки: «Ну как же так нет? Я же хочу! Я ведь женщина, мне положено!»
Убей бог не помнил, откуда знает её имя, но он его знал. Эта Лара с таким азартом вгрызалась в каждого собеседника, что становилось даже как-то неловко за её супруга, добротного мужика из тех, что приходят в ресторан чисто пожрать, а на море – чисто поплавать.
У вентилятора тоже была жена, она и сейчас сидела тут. Но молчала. Строго говоря, молчала она всегда – по крайней мере Вадим ещё ни разу не слышал, чтоб она издавала какие-то звуки. Совсем юная, прозрачная. Вадим поначалу думал, что на неё так действует присутствие экстенсивного супруга – всё по тому же закону вселенского равновесия. Но как-то раз она пришла на завтрак одна – муж то ли перегрелся, то ли временно оглох от собственных воплей, – и всё так же тихо, аккуратно ковыряла маленькой ложечкой творог, опустив глаза в тарелку и не замечая никого вокруг.
Вадим даже подумал тогда, что, если б не чёртов Вентилятор, он, пожалуй, приударил бы за ней – платонически, конечно, платонически.
Разного рода курортные и командировочные романы вызывали у него брезгливость. Но тут пришлось признать, что здешний воздух вкупе с жарой делает воздержание мучительным. «Что б вам, добрякам, в Таиланд отправить старого отца. За нравственность мою, что ли, побоялись?» – со злобой думал Вадим, последним покидая опустевший ресторан.
«Мы пойманы в ловушку – капкан своей жизни, и нам из него никогда не вырваться. Крохотный островок обнесён глухим забором, и моря не увидать. Эх, купаться надо, купаться почаще, раз уж приехал! Ну и что, что не хочется? Заставляй себя.
Кстати об островке. Это способно вызвать куда острейший панический приступ, чем ужас перед тем, что находится ЗА пределами. Мы обречены на самих себя, и спасения ждать неоткуда – нельзя надеяться даже на смерть, которая, по сути – всего лишь то, что не я, всё, кроме меня.»
Мысли о смерти одолевали, как правило, ночью – когда особенно силён становился и зуд, из-за которого он, собственно, и не мог заснуть. (Ворочаясь без сна, Вадим кстати обнаружил, что дешёвые синтетические простыни неприятно скребут ему кожу; он злился, обзывал себя принцессой на горошине, но привыкнуть к дискомфорту не мог – и это снова возвращало к мыслям о зяте, сославшем его в этот чёртов Елодол).
