Зягура натянула свитер и радостно улыбнулась.
– Ты очень добрый. Самый добрый человек, который встречался мне в моей жизни. А теперь ещё и богатый. Возьми меня в жёны. Я тебе хорошей женой буду. И титул мой унаследуешь.
– Какой ещё титул, – загрустил Семён. Если и титул, как это богатство, никчемушный, так на фиг надо.
– Станешь королём Зулумбии! И все-все будут обращаться к тебе «Ваше Зулумбийское Величество», будут стоять в твоём присутствии и почтительно обходить твою тень на дороге.
«Липовый титул», – приуныл Семён и уставился в окно.
Уже совсем стемнело, и выкатилась на темно-синее небо жёлтая луна. Проплывали мимо силуэты деревьев, и бежали вдоль полотна, ломаясь, квадраты освещённых окон. Проскочили с грохотом мост над рекой, блеснула под луной вода, показались домишки с треугольными крышами. Там сейчас уютно и тепло, там пьют вечерний чай и расстилают кровати.
– А ещё у тебя будет самая сухая хижина и много жён. А подданные будут приносить тебе самые крупные орехи и самые спелые плоды, – продолжала щебетать Зягура.
Электричка въехала в город. Домишки сменились гигантскими сотами многоэтажек. Вдоль железной дороги растянулось шоссе, и побежали по нему лупоглазые автомобили. А Зягура всё расписывала прелести королевской жизни.
– Каждый житель Зулумбии станет твоим добровольным рабом и предоставит тебе право первого куска мяса.
При слове «мясо» желудок Семёна уныло сжался.
– Это как – «право первого куска»?
– Охотники будут приносить тебе пойманную дичь и просить разрешения её съесть. А ты сперва отрежешь себе лучший кусок и выберешь самые сладкие мозговые кости. А если что-то останется, отдашь им.
– Зягура, не смогу я на тебе жениться, – вздохнул Семён. – Мне и самому сейчас есть нечего, а теперь ещё и тебя кормить придётся.
– О, пусть моего господина это не волнует! – с жаром откликнулась Зягура. – Я могу прокормиться сама и смогу прокормить мужа, каким бы неурожайным не выдался год.
Они вышли из электрички, прошли по мокрому от дождя перрону и нырнули в метро. В электрическом свете среди цивильно одетых граждан Зягура смотрелась бомжом, затесавшимся на светскую вечеринку. Пассажиры с удивлением пялились на её босые ноги и торчащие из-под растянутого свитера листья папоротника. А Зягура встречала эти бесцеремонные взгляды с королевским достоинством, светилась от гордости и продолжала нести ахинею:
– Ещё у тебя будет право первой ночи. Самые красивые девушки почтут за честь потерять девственность на твоей пальмовой подстилке.
– Зягура, ты помолчала бы, пока мы не доехали, а? – не выдержал Семён, поймав на себе возмущённый взгляд дамы в синем костюме.
– Как будет угодно моему повелителю, – поклонилась Зягура и заткнулась в почтительном молчании.
Молчала она недолго. Как только они выбрались на поверхность и двинулись по опустевшим улицам в сторону дома, Зягура завела старую песню:
– Все-все в Зулумбии будет принадлежать тебе. Все-все до последнего камня на дороге. Каждый дикий слон, каждый попугай и каждая лиана будут иметь метку с твоим высочайшем именем. И ни один зулумбийский цветок не будет сорван без твоего разрешения!
Семён, оставшись в одной футболке, зябко ёжился и пытался отогреть руки в карманах джинсов. В кроссовках хлюпало, и промокшие до колен штанины противно облепили ноги. А Зягура бодро шлёпала босиком по лужам и, казалось, не чувствовала ни холода, ни усталости.
