Серый сделал ещё один шаг, переступил границу кабинета… и сразу стало легче. Брат приобрёл нормальный вид – серебристая ветровка, камуфляжной расцветки широ-кие штаны, испуганная, но бесконечно родная рожа.
– Чё ты орешь? – встряхнул Серый Леху. – Чё, ну?!
– Там тетка. В окошке тетка. Большущая. Страшная. Бля, брателло, здесь же тре-тий этаж, как она могла, а? Брателло, надо сваливать!
– А ну, глянем, – сказал Серый. Ему было стыдно за себя («Чё я, дряни какой-то надышался у Клауса, что ли?», – думал он), и он желал реабилитироваться. Перед бра-том. А в первую очередь перед собой.
– Дурак, не ходи туда. Отсюда гляди. Вон, – махнул рукой Лёха. – Третье от нас окошко. Не, не – второе! С-с-сучка… Всё ещё тута!
Серый присмотрелся – и попятился. За стеклом маячило бледное, серо-свинцовое женское лицо, словно бы подсвеченное изнутри мертвенным, серым же. Огромные чер-нильные глаза, гладкие чёрные волосы, зеленовато мерцающие зубы. Просвечивающие сквозь кожу тонкого с небольшой горбинкой носа червеобразные каналы ноздрей. Виш-нево-чёрные губы – плоские, как раздавленные. Лицо, превосходящее размерами обыч-ное человеческое раза в два, то приближалось, растекалось по стеклу жирным пятном – и стекло делалось мутным, то отдалялось – и становилось видно колыхание рваных сизых тряпок, вырастающих из затылка и короткой, жестоко разодранной шеи. Худые ломаные пальцы без ногтей елозили по раме, отбивая неприятный ритм, созвучный с заклинания-ми Клауса, и плохо закрепленное стекло глухо дребезжало.
– Белая Баба, – выдохнул Серый. – Молитву читай, Богородицу!
– Богородица Дево, радуйся… – начал Лёха торопливо, но вдруг сбился: – Э, бра-телло, фиг там! Богородица – бесполезняк, отвечаю! Блин, это не Белая Баба! Она же на Троицу вылетает. А щас! До Троицы ещё… Это же дьяволица к Клаусу прилетела! – осе-нило его вдруг. – Тикать надо! – взвизгнул он.
Серый тоже читал Богородицу, укладывая на грудь один за другим размашистые двуперстые кресты, напрочь забыв о том, что ещё совсем недавно собирался приобщить-ся к богомерзкому промыслу. Но и до него уже стало доходить, что надёжнейшее средст-во прогнать пришелицу не помогает, а потому уговаривать его не пришлось. Он ринулся на дверь, запирающую лестницу, мощно протаранил её плечом раз, другой; проушина, на которой висел замок, вылетела, и братья понеслись вниз, перелетая через три ступени.
Вслед им неслось и неслось унылое:
– …угли огня жаркие, угли огня стылые, угли огня в прахе, в золе-е-е…
Дневник Антона Басарыги. 2 мая, пятница.
Отдыхаем, праздничаем. Теплынь стоит – непередаваемая. Родственники ещё по-утру отбыли в уезд. Повезли Машеньку глядеть кукольный спектакль. Гастролирует театр Образцова. Если это даже не «липа», думаю, приехал отнюдь не первый состав. Ну, да и это в нашей-то глуши удивительно – почти за гранью фэнтэзи. Ещё в культурной про-грамме мороженое, колесо обозрения и комната смеха. Я остался стеречь дом от цыган, которых понаехало, пускать скотину – когда она воротится с пастбища, и ждать Ольгу. Она сегодня на службе, у неё какой-то очередной финансовый отчет.
В начале месяца.
Надеюсь, это не означает прискорбного факта, что у меня проклёвываются рога.
Город наш уездный, где гостит театр кукол, зовется прелюбопытно: Сарацин-на-Саране. Сарана – река, Сарацин – незнамо кто. Хоть существовал в реальности и сказок о нём – уйма. С достоверными документами хуже. Скупо, мало, неправдоподобно. Версии краеведов о его этнических корнях расходятся. В народе любовью пользуется следующая легенда, официально подвергнутая остракизму и осмеянию за нагромождение хроноло-гических ляпсусов и идиоматических нелепиц:
