Марголин вывалил на стол гору видеокассет.
– Катюш, видала наследство? Степка оставил.
Напарник Марголина Степан Осташенко вчера шумно уходил в отпуск. Конец зимы – неподходящее время для отдыха, но что поделаешь? В милиции отпуска берут не когда хочется, а когда начальство не возражает. А оно возражает обычно во все времена года.
– Он на этой неделе что-нибудь снимал? – осведомилась Катя.
– А как же. ДТП на двадцать третьем километре Ленинградки, ну, в этом чертовом Бермудском треугольнике нашем, потом как банду Грядкина брали, потом…
– Он с сыщиками в гости к Грядкину ездил, да? Их на Клязьме, кажется, взяли, в кемпинге? Я сводку читала. – Катя поворошила кассеты. – Где эта пленка, дай-ка мне посмотреть на этот захват, мне для статьи впечатления от живой картинки нужны.
– Вот, кажется, самая последняя кассета, он тут даже числа пометил. – Марголин включил телевизор и видео.
Замелькали кадры: разбитые грузовики в кювете – съемка ДТП, дюжие качки в камуфляже – областной спецназ, – сигающие в окна какого-то весьма красивого коттеджа из красного кирпича с черепичной крышей. А вот и господин Грядкин, лидер знаменской ОПГ – организованно-преступной группировки, разыскиваемый за совершение серии нападений на пункты валютного обмена. Ну и физиономия, прости Господи!
Катя чуть перемотала пленку. На следующем кадре вся знаменская ОПГ тихонько лежала на снегу, ручки за спиной, лиц не видать – в снег втиснуты, в последний февральский грязный снежок. Она снова перемотала пленку чуть вперед и…
Это тело было совсем иным. Его сняли крупным планом. Тоже на снегу, тоже лицом вниз. Но поза другая – окоченелая, мертвая, бездыханная. Труп. Катя оглянулась на Марголина.
– А это что такое?
Тот пожал плечами.
– Не знаю, Степка, видно, с Клязьмы еще куда-то заехал, ну и снял попутно. Что-то там произошло. Чей труп-то? А, смотри, наш кто-то подходит, переворачивает.
На экране появились чьи-то сапоги и милицейские брюки. Верхняя часть туловища их владельца в кадр не попала. Но вот он склонился над трупом, тут стала видна его милицейская фуражка, смутный профиль и ярко-алое на зимнем ветру ухо. Он, видимо, перевернул труп на спину.
Камера чуть отъехала, снимая панораму места. «Стройка какая-то, что ли?» – подумала Катя. Ее внимание снова переключилось на труп. Женщина. Блондинка. Дубленка на ней синего цвета. Такие в салоне на Дмитровке продаются, итальянские. Лицо… Она быстро отвела глаза. Ну же, ты же не кисейная барышня. Это твоя работа. Ты не должна бояться их, они мертвые. А то, что они так уродливы, так пугающе уродливы, так это оттого, что они уже ТАМ… Там – на пиру, где, как говаривал принц Гамлет, не они едят, а их . Смерть красивой редко бывает. Она почти всегда не эстетична . Оттого-то мертвых так трудно узнавать. Вернее, опознавать.
Камера снова отъехала куда-то вбок. Осташенко, видимо, привлекло что-то еще. Ага, понятно – вещи. Вещи, разложенные на снегу: какая-то книжка и сумка. Оператор наклонился, снимая сумку крупным планом. Коричневая, кожаная, с золоченой застежкой. Форма новомодная – этакий мягкий мешочек с ушками, золотая монограмма, латинские буквы К и Х.
Катя от неожиданности подалась вперед. Что за черт! Сумка. Точно такую некогда она страстно желала иметь. Ибо увидела ее у Светки, та, помнится, даже обрисовала ей визуально, как добраться до павильона «Кожгалантерея» на ВВЦ, Катя поехала туда в первый же выходной, но сумок таких там уже не было. Сумку-мешочек она так и не купила, но, проходя мимо витрин на Тверской, где были выставлены кожаные изделия, она всегда вспоминала Светкину обновку, потому что все сумки казались Кате не такими, одна только Светкина такой и…
