– Я ведь говорил, барин, что к вам это, говорил ведь, говорил…
– Вы искали меня? Я – Завалишин.
Панчулидзев торопливо представился:
– Князь Панчулидзев, к вашим услугам. Мы могли бы, сударь, переговорить без посторонних?
Завалишин ещё раз окинул его и Полину внимательным взглядом и спросил буфетчика:
– Федот Иванович, есть ли свободный кабинет?
Буфетчик услужливо затараторил:
– Для вас, барин, как же, как же. Завсегда найдётся. Прошу следовать за мной…
В кабинете, когда буфетчик оставил их с Завалишиным наедине, Панчулидзев вспомнил, что не представил Полину, которая всё ещё была бледна и до сих пор не проронила ни слова:
– Со мной – графиня Радзинская, моя невеста…
При этих словах Полина гневно зыркнула на него, точно не сама предложила так себя величать.
Панчулидзев продолжал:
– Прошу прощения за этот маскарад. Но вы понимаете, сударь, в ином виде даме пребывать здесь опасно. Да и в таком виде, получается, тоже…
– Вы отважны, графиня, – по-офицерски склонил голову Завалишин.
Полина смело протянула ему руку для рукопожатия. Он по-старомодному, но очень элегантно поцеловал кончики её подрагивающих пальцев и сказал:
– Мужской костюм вам к лицу, ваше сиятельство… Впрочем, платье, наверное, идёт ещё более… – жёсткие складки у губ разошлись, придавая лицу сентиментальное выражение:
– Итак, господа, чем обязан вашему визиту?
Панчулидзев извлёк из потайного кармашка брюк звёздную метку.
Завалишин долго разглядывал её, отстранив от себя, и наконец сказал, возвращая:
– Мне сия вещица незнакома. Что это? Объяснитесь, князь.
– Как «незнакома»? – голос у Панчулидзева дрогнул.
– Простите старика. Не припомню.
Полина, к которой вернулась самообладание, подсказала:
– Может быть, вам известно имя – Мамонтов Николай Михайлович?
Завалишин задумчиво повторил несколько раз фамилию:
– Мамонтов… Мамонтов… – и хлопнул себя ладонью по лбу. – Да, вспомнил. С господином Мамонтовым нам довелось как-то скоротать пару вечеров в Казани. Он останавливался у моей квартирной хозяйки по дороге на Восток… Да-с, очень интересный молодой человек и судит обо всём довольно здраво…
Это известие заметно приободрило Панчулидзева. Он облегчённо выдохнул:
– Николай Мамонтов – мой друг и кузен мадемуазель Полины. Он, уезжая, сообщил, что оставил у вас пакет.
– Хм, пакет… Да, что-то припоминаю… Но, увы, вынужден вас огорчить, господа: я оставил его в Казани… Обстоятельства моего отъезда были таковы, что большую часть вещей пришлось с собой не брать… Но ведь, господа, это дело поправимое, – улыбнулся он, заметив, что Панчулидзев огорчён. – Сейчас мы всё исправим.
Он дёрнул шнурок колокольчика:
– Присаживайтесь, господа. Может быть, выпьете чего-то?
На зов тут же явился буфетчик, как будто ожидал под дверью.
Завалишин попросил:
– Федот Иванович, принеси-ка перо и бумагу. Да графинчик настоечки твоей, что на кедровых орешках, прихвати…
– Будет исполнено-с, Дмитрий Иринархович… – поклонился буфетчик и притворил за собой дверь.
– Как вам удаётся так живо управляться с простыми людьми, сударь? – спросила Полина. – Они все: и этот Федот, и те злодеи, что пытались нас ограбить, мне кажется, просто боготворят вас…
Завалишин устроился на краю дивана рядом с Полиной и не без скрытого удовольствия прокомментировал:
– Это вовсе не трудно, графиня. Народ русский – народ благодарный, чувствительный зело и, в отличие от многих, причисляющих себя к нашему кругу, обладает хорошей памятью: добро не забывает… Каторжники беглые и местные обитатели, видите ли, считают меня в какой-то степени своим. Дескать, как и они, был на каторге, властью самодержавной обижен. И хотя зовут по привычке «барином», но полагают, что я – барин справедливый, за простой люд пострадавший… Только это и объясняет тот удивительный факт, что, находясь в подобном вертепе не один день, я ни разу не прибег к voie de fait
