Читать онлайн Евгения Усачева - Звездная сборка

Много лет я пыталась понять, с чего всё началось, но потом бросила это неблагодарное дело. Меня мучил один, наверное, самый важный вопрос: с какого момента моя жизнь свернула куда-то не туда, на одну ей известную окольную тропу, которая привела меня именно к тому, что я имею на сегодняшний день? Где та точка невозврата, после которой всё стало так сложно, мрачно и неустроенно в моей судьбе? Раньше я думала, что человек, с которого всё это началось, встретился мне несколько лет назад и перевернул всё в моей душе. Теперь же я понимаю, что всё гораздо обширнее и запутаннее, и ответ на вопрос «почему?» следует искать в глубоком детстве, вскрывая пласт за пластом неповоротливое время, словно труп на операционном столе, чтобы докопаться, наконец, до истины. Наверное, уместней бы было спросить: «Когда?» – но и здесь я натыкаюсь на неразрешимые противоречия.

До моего первого детского воспоминания меня будто не существовало. Я помню лишь тьму, окутывавшую моё сознание. Может, она длилась один миг, а может, миллион лет – временные рамки были размыты – да их просто не существовало! Но в какой-то миг моё сознание пронзила ослепительная в своей простоте и величии мысль. Одна короткая фраза: «Я есть!» – фраза, с которой начинается любое осмысленное существование, дала начало и мне. Сначала она была произнесена мысленно в темноте. Мало ли, в какой именно темноте: может, в темноте до земного воплощения, а может, в потёмках детской комнаты, в самом раннем младенчестве, когда слабый огонёк разума только начинает разгораться в голове. Кто говорил: «Я есть», кто в тот момент осознавал себя, остаётся неизвестным. Личности ещё не было, я не умела ни думать, ни говорить, может, я даже не имела тела на тот момент, но таинственная фраза произносилась чётко и ясно. Она пронизывала всё. Она была всем. Наверное, это непростое воспоминание было воспоминанием о Боге, о той первопричине всего, что заставило меня быть. Он один заключал в себя эту всеобъемлющую идею о самой возможности существования, которую вложил во все свои творения. Может, момент произнесения кем-то или чем-то, чем я тогда была, этой таинственной фразы «я есть» и являлся моментом отделения бессмертной души от Бога, чтобы затем продолжить свой земной путь. Это даже не воспоминание, а своеобразная информационная прошивка в подсознании, как подпись автора, который над ним работал. И вот затем настоящее, земное, самое первое воспоминание выныривает из этого мрака, поражая своей детальностью и красочностью.

Это был обычный будний день. Мы с отцом ехали куда-то на общественном транспорте. За окном было всё волшебно, как и всегда бывает в детстве. Неопределённое время года вокруг не портили ни морось, ни небо, затянутое тучами, ни затхлый серый городишко, по главной улице которого катила старая проржавевшая каракатица. Это теперь-то я живу в роскошном старинном городе и порою не замечаю его красоты, воспринимая её, как должное. Но тогда, в детстве, захолустье, в котором я выросла, виделось мне чуть ли не столицей мира. Впрочем, это не главное.

Я плохо помню обстановку в автобусе. Я сидела у окна, а рядом со мной находился кто-то безликий, и нерушимая тугая стена из тёмных попутчиков громадой возвышалась над ободранными креслами. Я не особо обращала на неё внимания. Мой сосед сошёл на одной из остановок, рядом со мной освободилось место, но папа его не занял. Он продолжал стоять, будто влитый в стену попутчиков, и смотреть на меня. И тут вдруг в автобус зашёл один мужчина… При виде его всё внутри меня скрутило в пружину. Дело в том, что у мужчины было настолько обезображено лицо, что смотреть на него становилось жутко. Я не знаю, что с ним случилось. Обрёл ли этот человек настолько пугающую внешность из-за несчастного случая, либо из-за какой-нибудь болезни, но при взгляде на него, думаю, большинство людей прошиб бы холодный пот. Мужчина, как ни в чём не бывало, направлялся к единственному освободившемуся месту, а я в тот момент молилась, чтобы он не сел рядом со мной. Сколько мне было? Лет пять, может, четыре. Я тогда не знала молитв. Не знала, что вообще можно молиться. Наверное, сработали, как говорится, настройки в душе «по умолчанию». И они не помогли. Тот мужчина всё-таки сел рядом со мной, и мне оставалось лишь терпеть его присутствие рядом всю дорогу, без единого звука, чтобы ничем не выдать своего детского страха и отвращения, чтобы люди вокруг не сказали и не подумали: «Какая невоспитанная девочка! Наверное, вся в родителей!» И я терпела. Просидела весь путь, как на иголках. Думаю, раз я помню всё это в мельчайших подробностях спустя двадцать пять лет своей жизни, значит, в этом что-то есть, возможно, сильный страх, испуг, стресс, наложивший отпечаток на психику.

Теперь я понимаю, как это было малодушно с моей стороны – испугаться в тот момент – но в своё оправдание хочу сказать, что я стоически вытерпела всю дорогу, и на моём лице, сделавшемся вдруг каменным, не промелькнуло никаких эмоций за весь путь, а когда автобус подъехал к моей остановке, я вежливо спросила у незнакомца, выходит ли он. Мужчина не выходил. Он пропустил меня. Я вышла на улицу и провалилась во тьму. Дальше я снова натыкаюсь на всеобъемлющий мрак, словно моё сознание вновь отключили.

Или вот ещё одно воспоминание. Может, оно было первым, а озвученное мною ранее – вторым. Произошли описанные события тоже примерно в четыре-пять лет.

Подробности той ночи чётки и ясны в моей голове до сих пор, хотя прошло более четверти века. И, может, мой рассказ покажется невероятным, но то, что я хочу поведать, – чистая правда. Не помню точно, но, скорее всего, на дворе в ту пору стояло лето. Я помню обстановку в спальне, как именно располагались кровать, шкаф, стулья, как колыхались занавески от ветра. Помню своё состояние. Мне не спалось. Было часа три ночи. Я лежала на левом боку с закрытыми глазами, лицом к дверному проёму. Дверь в соседнюю комнату была открыта. В окно бил яркий лунный свет. В какой-то момент, отчаявшись заснуть, я распахнула глаза и увидела высокого мужчину в тёмных одеяниях. Он стоял впритык к моей кровати. От него не веяло враждебностью или каким-либо негативом, но я всё равно ожидаемо испугалась, вскрикнула и быстро отвернулась к стене, зарывшись в одеяло.

Спустя несколько минут, когда страх отступил, я повернулась лицом к спальне. Его уже не было. За несколько мгновений я в подробностях запомнила его образ, его одежду. На нём была надета чёрная мантия или накидка. Такие носили в средние века. Внешности незнакомца я, к сожалению, не разглядела: длинные волосы падали на лицо. Может, оно тоже было обезображено, и «призрак» скрыл его волосами, чтобы не пугать меня ещё больше? Ещё я помню, что его окутывала какая-то зеленоватая аура. На следующий день я рассказала родителям и бабушке о своём необычном госте, но мне, конечно, никто не поверил. Все сочли, что этот человек мне просто приснился. Но как может в подробностях вспоминаться сон, приснившийся более четверти века назад? Нет, я точно не спала тогда. Я чётко это помню. Ночной пришелец был реален. Но кем он был? И с чего я решила, что он тогда ушёл? Может, он просто скрыл себя? Появился на миг, чтобы показаться мне, а затем снова стал невидим, и всю мою жизнь незримо влиял на меня, на мои чувства, мысли и поступки, направляя мою судьбу по запланированному сценарию? Я больше склоняюсь к этому варианту.

И вот, когда мне показалось, что я наконец-то докопалась до истины, нашла причину своей неустроенности и бесконечных личных проблем, она снова упорхнула из моих рук. Я поняла, что и то, что происходило со мной в детстве, уже являлось следствием иной судьбы, выходившей за рамки моего текущего воплощения. На верном ли я пути в своём познании? Пока всё выглядит запутанно, но я надеюсь, что в будущем оно сложится в логическую картину, и я наконец-то охвачу её одним взглядом.

Воспоминания, в частности детские, имеют забавную природу. Ты можешь знать, что было, осознавать некоторые события, как неоспоримый факт, но одновременно не помнить их. Так и я. Не помню ничего из своего детства, кроме тех двух воспоминаний. Конечно, я знаю, что пошла в школу в семь лет, а в музыкалку ещё раньше. Знаю, что каждое лето ездила с бабушкой в красивый санаторий на севере области, располагавшийся среди роскошных хвойных лесов. Мне там очень нравилось. Ещё знаю, как звали наших кота, собаку, корову и двух её телят. Знаю, что у меня было много игрушек, но совсем не было друзей. И что училась я, бывало, отлично, бывало, хорошо. Но ни одной живой картинки не всплывает при этом в мозгу, будто все эти знания – лишь сухая констатация факта, набор пунктиков биографии, вшитых в разум.

Следующая «живая» картинка в моём воображении отображает события, произошедшие лишь восемь лет спустя. Мне двенадцать-тринадцать лет, и я с родителями отдыхаю на море, в чудесном благословенном краю, вид которого запечатлён в моей памяти. Всё остальное – снова набор сухих фактов: одиночество, оскорбления и издёвки одноклассников, выступления в музыкальной школе. Но, начиная с отрочества, воспоминания, именно как картинки, всплывают уже чаще, поддерживая иллюзию беспрерывности жизни, а то, что произошло за последние десять лет, я ярко помню во всех деталях.

Санитары все были красавцами, как на подбор. Словно в насмешку над нами. А может, напротив, чтоб радовать глаз. По крайней мере, мой. В отделении лежали лишь мы с Балдуином. К нам приставили двух санитаров. И, по случайности, обоих звали Арсениями. Они даже были внешне похожи. Познакомившись с ними получше, я заметила и иные сходства.

Главврач, Александр Юрьевич, заходил почти каждый день. Мы называли его просто Саша. Это был молодой мужчина приятной внешности. Такой же красивый, как и наши санитары, но старше их лет на десять.

Был ещё один врач, Пётр Игоревич, пожилой, но не растерявший своей природной привлекательности. Он тоже заходил каждый день. Он был лечащим врачом Балдуина. Его называть просто Петей язык не поворачивался, но за глаза… Кстати, это он первый понял, что я симулянтка и отправилась в лепрозорий за своим возлюбленным Балдуином.

Наверное, все они считали, что я помешалась, но никто ничего не говорил. Мне просто продолжали колоть витамины и успокоительные.

Врачи и санитары поняли, что лепрозорий проник глубоко под мою кожу, въелся в разум, как неуничтожимая идея, и выгнать его оттуда будет невозможно до тех пор, пока Балдуин не выздоровеет. Этот внутренний лепрозорий разъедал мою сущность изнутри, вытягивал все силы, но вместе с тем оставался единственным смыслом моей жизни.

Один из санитаров, Арсений, имел первый разряд по шахматам, но карьера его не сложилась. Чемпионом мира он так и не стал. Теперь ему приходилось играть в шахматы с Балдуином, который эту игру просто обожал.

Арсений отучился в консерватории. Он был прекрасным пианистом, сочинял музыку и хотел стать композитором, но все его мечты разбились о суровые реалии жизни. Окончание консерватории пришлось как раз на девяностые, когда разваливался Советский Союз, и найти работу по специальности было чем-то за гранью фантастики. А тем более, по такой специальности, как у Арсения. Людям не была нужна музыка, они не хотели слушать концерты. Им бы не помереть с голоду, какие концерты! Везде шло сокращение, зарплату выдавали просроченными макаронами. И в театрах, и в филармониях, и во всевозможных домах культуры люди не получали ни копейки, поэтому были вынуждены увольняться и искать какие-то иные источники дохода, не всегда легальные. Так Арсений и попал в лепрозорий. Такие места всегда были на хорошем гособеспечении, всегда получали всё самое лучшее, но отнюдь не из сочувствия к несчастным пациентам, запертым в их стенах, а потому, что власти боялись: если больным что-то не понравится, и они начнут в чём-либо нуждаться и страдать из-за плохих условий жизни, то просто сбегут и начнут, не дай Бог, распространять страшную болячку среди населения. А ведь каждый, независимо от своего социального положения и наличия либо отсутствия в руках власти, может стать её жертвой.