– Э! Э! Э! Ты так много не ешь! – закричал Архип, но каменотес уже проглотил порошок, облизав ладонь.
Глотнул, икнул и, закатив глаза, плюхнулся на спину, раскинув ноги и руки в разные стороны.
Солнце катилось к закату. Ветерок игрался с листвою. Архип ивовой корой мастерил и чинил обувку. Вогул качался из стороны в сторону. А Никитушка стонал, охал, корчился и дергался, как будто и впрямь висел на царской дыбе.
Угор вышел из транса первым. Сходив к речке, умылся, подошел к Архипу.
– Вон, глядь на него. Твоего гриба испробовал, дурень, – кивнул Архип на Никиту, продолжая как ни в чем не бывало точить обувку.
– Тошно там ему. Ой, тошно! Куды ж ты попал-то, Никитушко? Неужто хуже есть на земле место, чем изба приказная? – присев на корточки и разглядывая мучительные судороги каменотеса, запричитал Угор, качая нечесаной головой.
Никита вскоре начал приходить в себя.
– Подпишусь! Подпишусь! Ей-Богу! Как на духу! – кричал он в бреду, извиваясь на земле. – Во всем каюсь! Токмо снимите меня с дыбы, опричники дражайшие…
Каменотес очнулся. Сел. Вытер холодный пот со лба. Осмотрелся по сторонам.
– Ух, робяты, ну и ну. Такого и ворогу не восхочешь. Оказался я в стороне неслыханной, в подвале каменном. Лампады горят, а дым от них не идет. Музыка играет, а дударей не видать. И кабы-то сия музыка со стены из коробочки доносится. А пытал меня боярин-опричник. Холеный такой, важный. Шаровары синие с лампасами. Кафтан зеленый. В ремнях скрипучих весь да в сапожищах заморских. Усов, бороды нетути, скобленный, стало быть. Ну прям как ливонский пан. Подвесил меня на дыбу и рвет за бороду: «Признавайся, мышь старообрядная, как супротив народной власти игитировал!».
– Говорил я тебе, дурень, не ешь гриба много! – расхохотался Архип, надевая починенную обувку. – Придумал тоже! Боярин и без бороды!
Через час начало темнеть, и беглецы двинулись в путь…
Дозор доложил о стоянке джунгар, разбиших бивак в ложбине между двух небольших сопок вблизи белых могил. Это место степняки называли Ак Мола. Оно всегда притягивало путников тем, что тут можно хорошо передохнуть и попить чистой воды из реки и колодца.
– Кенжеболат, наши люди и кони устали. То, что воины рвутся в бой, – это лишь душевный порыв. Монголы все-таки опытнее наших воинов. И не стоит с ходу ввязываться в драку, – обратился к нему Кымышгерей.
– Я сам знаю, что мне делать, – рявкнул Кенжеболат и, повернувшись к отряду, крикнул: – Накажем джунгар за дерзость и кровь наших сородичей!
Рев трехсот глоток заглушил его слова, и лавина всадников, обнажив сабли, ринулась в ложбину.
Тяжелые стрелы монголоидов тучей накрыли скачущих ногайцев. В итоге человек тридцать людей и десяток коней в предсмертных судорогах забились на земле.
Их ждали. Разведка у джунгар была образцовой. Следующий боковой залп со стороны сопок выбил еще большее количество всадников.
Проскочив засаду лучников, уж менее трехсот нагайцев оказались в полукольце джунгар. В отличие от астраханцев, ойратские воины были экипированы лучше. Веками, собирая дань, они предпочитали брать ясак оружием или снаряжением.
Битва длилась минут сорок. После того, как степная пыль осела, взору предстала страшная картина. На поле боя лежали порубленные, проколотые тела. Многие из них бились в предсмертных судорогах, иные громко стонали. А между ними ходили победившие джунгарские воины, снимая доспехи, добивая копьями умирающих и раненых людей. Порой еще живой повергнутый воин чувствовал, как обшаривал его победитель, а после ударом ножа хладнокровно избавлял его от мук.
