– От холода?
Он кивнул:
– Извини, что разбудил.
– Ничего. Просто я испугалась. Подумала, что ты позвонил в милицию и они уже приехали, чтобы взять меня. Тепленькую. – Она поджала губы.
– Нет, я не сделаю этого.
Она посмотрела на него так, что у него сжалось сердце. Он вдруг вспомнил ее слова о том, что ей не у кого спрятаться. Он не представлял себе, как это возможно – так прожить пусть и небольшую жизнь, чтобы не заиметь никаких друзей. Но у него своя жизнь, у нее – своя.
– Будешь чай пить?
– Буду. Мне и есть почему-то захотелось. Знаешь, когда ты кормил меня вечером, мне, если честно, кусок в горло не лез. А сейчас, когда ты внятно сказал, что не сдашь меня, у меня вдруг проснулся аппетит.
– Чего ты хочешь?
– А ты можешь поджарить эти яйца? – Она как-то криво, но ужасно мило улыбнулась, как если бы нечаянно (по привычке) попросила черной икры или трюфелей.
– Могу. Только не эти. Эти замерзли. Они не разобьются. Остекленели от мороза. Я приготовлю вчерашние?
– Хорошо.
Он поставил сковородку на плиту, бросил туда кусок сливочного масла.
И тут она соскользнула спиной по косяку, села на корточки, обняла ладонями лицо и разрыдалась.
– Ну-ну, – он бросился к ней, обхватил за плечи, поднял ее и усадил за стол. – Говорю же, все будет нормально!
Масло зашипело. Он разбил на сковородку четыре яйца, посолил. В кухне вкусно запахло.
– Конечно, мне трудно понять твои чувства, к тому же у меня характер такой, я вообще мало кому верю. Но я не мог поступить иначе – не мог искренне обрадоваться тому, что внезапно в мою жизнь вторглась женщина с таким криминальным… даже не знаю, как и сказать… прошлым или настоящим.
– Спаси меня, пожалуйста! – Она оживала прямо на глазах. Из чужой и казавшейся бесчувственной особы она превращалась в остро переживающую свою беду молодую женщину. Словно до нее только сейчас начал доходить весь трагизм произошедшего. – Вадима все равно не вернешь… Я понимаю, что поступила так сгоряча, что надо было действительно, как ты и сказал, просто убежать… Но что сделано, то сделано. Просто возмущению моему не было предела. Я так ненавидела их, так презирала, я решила, что они оба вообще не имеют права на жизнь!
– Так, успокойся, и давай подумаем, что делать. Ты же не сможешь постоянно прятаться.
– А почему бы и нет?
– Хорошо. Давай сделаем так. Я должен узнать все и понять, что же на самом деле произошло и в какой ситуации ты сейчас находишься. То есть насколько она опасна и что тебе грозит, будут ли тебя подозревать. Я должен тебя кое о чем спросить. А ты отвечай, хорошо?
– Ладно.
– Где вы с мужем жили?
– У нас квартира на Трубной улице.
– Хорошее место. А конкретнее?
– Четырехкомнатная квартира, где жили мы вдвоем – я и Вадим.
– Вот представь. Он пропал. Исчез. Кто его будет искать?
– О, да, его начнут искать… Его мать, дядя, брат… У него полно родственников.
– Они же примутся звонить тебе?
– Конечно, но я отключила телефон.
– Тогда они начнут искать и тебя!
– Вряд ли. Хотя… Даже не знаю.
– Но логика-то где? Если пропал твой Вадим, а они звонят тебе, и твой телефон не отвечает, то что они сделают?
– Скорее всего, обратятся в милицию. – И она добавила, не переставая усердно макать ломтик хлеба в желток: – Но заявление у них примут только через три дня.
– Как ты думаешь, они могут начать искать его у того… друга? Как его, кстати, зовут? Вернее, звали?
– Андрей. Андрей Вербов. Послушай… послушайте. Не знаю, как к вам обращаться. Трудно как-то, когда мы на «вы», прямо совсем как чужие.
