– Спятил, Кузя?
– Зыбуном не ходи – оконьями! Засосёт не то… Правее, правее бери!
– Тож-жа, умник! А ну, айды сам сюды, на моё место, тута и присоветуешь. Со стороны-т всяк видней, большо, да и командовать сподручнее! Язви тя…
– А чё, Сусанин наш и впрямь раздухарился! Эй, Кузьма! А за какем-такем лешим тя Седова попервой занесла нечистая?! Ты ж ни слухом ни духом про тое золото не ведал, ась?! Рази што по нужде большой? Гы-ы!..
Последние слова принадлежали Бакалину Степану, известному в деревеньке въедливостью и любознатством своим.
– Дык я другой дорогою шёл, а щас, штоб путю короче, а то к обеду приспичит, сюдой вот… Инный-то – в сторону Елоховской заимки, – у мя тама метки. В аккурат, ну, а то как жо? Зато не с руки часа три ещё топать, а здеся мы почти пришли. Вот я на страх и риск…
– Ну-ну!
Ропот нарастал. И тогда Томка, не будь дурой, растолкав плечами народ честной, задрав юбку набойковую, смело, гордо за Невериным ступила. Она всё это время поодаль находилась и открыто им любовалась, мнила: «Пригож, пригож!.. Хоша баба – что горшок, что ни влей, всё кипит. И пошто тянет к нему, окаянному? У-ух, ведь кабы не бы, уж я-то его приласкала… Никакой Марье не суметь, потому как накопила сил нежных, вдовьих немерено…» Размечтавшись макаром таким, сама по-кошачьи жмуривала, воображала сладко-сладкое невесть что, что и представить – грех срамной.
– Ты тока мотри! В-во даёт! Вернись, дурёха! Куды эт тя нелёгкая понесла? Аль короче короткого бабий век? У тя, слышь-ко, оба супружника, как пить дать, в моховине-т и по-загинули. За ними торопишься? О детушках попеклась бы – не ровен час осиротинишь ведь, да-а! Ну-к, ворочай, покеда целёхонька!
– Швыдче, швыдче!
И тут в перепалку новый встрял голосище – зычный, повелительный:
– Лешак с сым, зыбуном! Дай ходу, мужички, негоже от бабы отставать! Зато, мобыть, и подфартит с золотишком-та…
И стоеросовый баглай, что на голову Бакалина, других мужиков выше был, с виду неуклюже, на деле юрковато, ладно за Тамарой просунулся, по гиблому; в ручищах сжимал сучину здоровенную, коей с решимостью злобной, усердной в водье тыкал, инчас опираясь. Дышал шумно, важно. Собственно, он и подстегнул старокандалинских; с матерком нехитрым, но и неисчерпаемым да со словцом солёным вытягивались они в цепь и змейкой, шаг в шаг, след в след, за идущими впереди смельчаками в глухомань трущобную, в уброд стронулись. Кряхтя и пыхтя.
Наконец кончилась пытка, сушняк с камежником под ногами! Поредел и лес. Свернули вправо и тут в каждом азарт разыгрался, нетерпячка разбирать стала.
– Ну, и чё, Кузь? Скоро, поди?
– Чё да поди! Ша, несносные! Терпи пота, пока терпят бока. Ишшо маненько… С часок, большо!
Слитный вздох вальяжно, купно пронёсся над головами, но, крепче зубы стиснув, за Невериным, за счастьем пошлёпали. И вдруг…
…Зареготал дико, полоумно Кузьма, бросился вперёд, споткнувшись, не сронился чуть, турсук да котомку (Марья запасливая всучила!) порастеряв было, затем-таки подхватил их, сгрёб и ка-ак пустился вприсядку, да ка-ак рухнул на колени, облапив, словно бабёнку чужую, землю… Пригляделись остальные – не земля то была, но один на другой громоздились, отливали багрянцем тусклым самородочки рассыпные, главное же, куда ни забросишь погляд, (чудимое дело!), пробивалась наружу, каменца поверх, жила золотая, рудная матка – вся в подтёках да в родинках бородавочных будто: это так образовались-прилипли чистейшей воды, корольковые! златоньки-золотиночки подчервонные!..
