– Дежурный!
– В четвертой роте за время дежурства происшествий никаких не случилось…
– Спал, сонное твое рыло? Где сапоги? Где, говорю, са-по-ги?
Дежурный тыкался под все нары. Перебирал грязные и порыжелые, протлевшие насквозь портянки. Даже разбудил почему-то одного из солдат, Степуна, самого порядочного и честного.
– Где сапоги господина прапорщика?
Тот бессвязно замычал. Поднял голову и тупо заморгал глазами. Потом вновь упал на нары и захрапел.
– Ищи! Давай сапоги! Где сапоги?
Но в это время в барак вбежал связной батальонного:
– Подыма-ай!
– Четвертая рота, вставай! – закричал, отбегая от меня, дежурный.
– Третья, вставай! – подхватил дежурный соседней роты.
– Вторая…
– Пер-ва-я…
Было уже не до сапог.
* * *
Я стоял на правом фланге отделения в толстых серых носках, из дыр которых торчали грязные пальцы.
– Ничего, господин прапорщик, – успокаивал меня фланговой, всегда веселый и находчивый Миша. – С первого убитого снимете. Я бы вам свои дал, да нога у меня, как у девочки, маленькая.
– Сми-р-на! Равнение – на-право. Господа офицеры!
На дороге показался капитан Туркул, наш батальонный.
Усмехаясь в густые черные усы, он браво сидел на коне, за которым, медленно переставляя кривые лапы, следовал его бульдог – разжиревшая в заду сука.
– Вот что, ребята, – сказал батальонный, придерживая лошадь. – Сегодня мы вновь наступаем. Уж вы постарайтесь. Чтоб им ни дна, ни покрышки – красным!..
«Заметит или нет?» – думал я, косясь на полубосые ноги. Но капитан Туркул ничего не заметил.
– Ведите! – сказал он командирам рот. – По отделениям…
* * *
Полдень. Наша рота, рассыпанная в цепь, двигалась по полю. Мои ноги были в крови. Носки болтались рваными тряпками. Я шел прихрамывая.
Слева от нас двигалась третья рота. Справа – пятая. Очевидно, оба батальона шли в цепи. По всему полю были рассыпаны конные – связные и ординарцы. На горе перед нами, на расстоянии двух-трех верст, виднелся Богодухов. Очевидно, город когда-то был богомольным. В городе было много церквей. Самих церквей не было еще видно. Их белая окраска тонула в волнах голубого теплого воздуха, но круглые купола, точно шары, подвешенные под небо, ловили лучи солнца – сверкали и блестели…
Стрельбы не было.
Высоко в небе кружился ястреб. Суживал и суживал круги. Я запрокинул голову, наблюдая за его полетом. Вдруг голова быстро нырнула в плечи. Над ней пролетел сноп звенящих пуль.
– Цепь, стой! – скомандовал ротный.
* * *
Пули летели высоко. Поражения еще не было. Я чувствовал боль в ногах. Мне казалось, по ступням, повернутым к солнцу, сотнями бегают муравьи. Я повернулся с живота на бок, подогнул ближе к себе колени и лежал так, полуоткрытым с обеих сторон, перочинным ножиком. Потом достал носовой платок, плюнул и стал вытирать кровь между пальцами.
– Прицел десять! – в кулак, как в рупор, закричал командир роты.
– Десять! – повторил поручик Барабаш.
– Десять! – крикнул за ним я, бросая платок и вновь заряжая винтовку.
Позиция красных была обнаружена. Она тянулась за картофельным полем, вдоль узкой, заросшей травой канавки. Но и красные опустили прицел. Двоих из нашей роты ранило. Один уже уползал в тыл, быстро, как плавающая собака, перебирая руками. Дальше, в кустах картофеля, другой, обняв колени, качался, как «ванька-встанька», и высоко, по-бабьи кричал.
– Прицел восемь! – командовал ротный.
* * *
С новой силой заработали пулеметы. Над канавкой, где залегли красные, заплясала бурая пыль.
