Он опять закинул мою руку себе через плечо и, подпирая своим боком, потащил из манипуляционной на улицу. Мне оставалось лишь имитировать ходьбу, слегка перебирая ногами. Когда оказались на свежем воздухе, не мог надышаться. Казалось, только сейчас почувствовал себя живым окончательно. Запах предвечернего зноя, трав, лёгкого дымка от уличной печи – словно помогали, добавляли сил. Попробовал даже пойти сам, но надолго запала не хватило – опять повис на «медуроде». Между тем он не прекращал бубнить:
– Крови ты потерял много очень, как не подох – не понятно. Потому тебе надо много пить и хорошо жрать, желательно мясное. Хотя, с последним… маловероятно очень. Короче, не забывай пить. Каждый день приходи на осмотр, я пока за тебя ещё отвечаю. Будем промывание делать. Таблеток и уколов на тебя нет. Доктор выписал – значит, не нужны… В общем, считай себя на амбулаторном лечении.
Я кивал головой, слушая его в пол уха. Итак, понятно, что живой я почти по собственной инициативе. И никто ради меня в лепёшку тут расшибаться не будет. Ладно, не беда. Найду подругу – и сбегу. Не может быть, чтобы я – и не сбежал. Хотя в таком состоянии и с моим опытом побегов – может вполне… В голове опять всё затуманилось, резкость в единственном глазу затянула мутная поволока усталости, не дающая различить почти ничего, кроме светлых и тёмных пятен – что поделаешь, не слишком комфортно мою тушку транспортировали. Растрясло…
Пока рассусоливал сам с собой в таком духе, детина дотащил меня до высоченного, не менее четырёх метров, серого пятна и гулко постучал в него. Откуда-то сверху проорали:
– Чё ломишься?!
– К Михалычу. Доктор прислал.
– А-а-а… – протянули сверху. – Заходи.
Открылся светлый проём. Догадался – калитка. Кто-то, обдав меня кислым, вперемешку с луком, запахом, лениво процедил:
– Щас. Тут постойте. Михалыч выйдет – тогда пойдёте.
– Ага, – тяжело вздохнув, протянул мой носильщик.
Однако ждать долго не пришлось. Минуты через три кто-то громкий, зычный, раскатисто рявкнул:
– Чего тебе?! И что это ты сюда припёр? – последние слова прозвучали несколько растерянно.
– Евгений Юрьевич велел вам привести. Сказал – пациент уже на своих ногах стоит, значит теперь он ваш. Как вы с ним и договаривались.
Смущённое покашливание, вздох.
– Ох и старый жук… напарил меня… Я же имел ввиду, что встанет – это когда выздоровеет. А он вон что… – неожиданно у меня прямо под ухом громко, вызывая резонирующее эхо в голове, проревело. – Ты меня слышишь!!!
– Угу, – оглушённый такими децибелами, только и смог промычать я.
– Иван Михалыч, – вклинился в разговор «медурод». – Я свою работу выполнил, лечение Кривому рассказал…
– Кому?!
– Кривому. Мы ему такое погоняло дали.
– Ну да… Точнее не скажешь.
– Так это… я пойду?
Вздох.
– В сарай за домом его отнеси. Потом решу, что с таким доходягой делать.
Детина резво, почти бегом, совершенно не обращая на моё, бултыхающееся в воздухе при такой скорости, тельце, понёсся вперёд. Что-то лязгнуло, скрипнуло, и я кулем рухнул на сухую, даже немного колючую, солому. Снаружи раздался хозяйский голос:
– Ведро ему там поставьте для оправки и пожрать чего сгоношите.
Снова скрип, лязг, провал в беспамятство…
… Не знаю, сколько я провалялся в отключке на этот раз. Когда открыл глаз, то увидел сумерки. Утро или вечер? Хотя, какая мне разница? С трудом сел, осмотрелся: помещение, больше всего похожее на сарай размером три на два метра, до половины заваленное соломой; окошко под потолком – маленькое, грязное, с треснувшим стеклом. У двери без каких-либо признаков запорных устройств (понятно, с наружи закрывается) – старое ведро; помутневшая от времени, измятая пластиковая полторашка с водой и миска застывшего, малоаппетитного серого хлёбова.
