– Давай позовем Илью.
– Зачем? Какого?
– Так однажды сказал Петр Христу, когда ему, простому рыбаку, стало хорошо наедине с Богом. И он позвал Третьего. Людям почему-то всегда нужен третий как свидетель и участник счастья на двоих.
– Нет, не надо нам никакого Ильи. Мне хорошо с тобой. Хочешь, я почитаю тебе свои стихи? Однажды это все мне приснилось и я тут же ночью написала, хотя вообще-то стихов не пишу:
После долгих ожиданий
я из дому выхожу
мимо странных длинных зданий
я иду и не гляжу.
Очень страшно, очень томно —
окна мрачные кругом,
в жутком городе огромном
ни души. Почти бегом,
легкой тенью, мышью белой
я крадусь в немую даль,
а в душе оторопелой
бьется грустная печаль.
Вот вдали огонь мерцает.
Я к нему, а вся дрожу,
сердце сладко замирает,
а зачем – и не пойму.
Огонек едва заметный,
но неумолчно горит,
кто там – друг ли мой заветный
или бес меня блазнит?
Я бегу, а злые тени
мне клевещат и бубнят,
то за волосы заденут,
то за платье теребят.
А огонь все так же долог,
бесконечно далеко.
Почему же мне он дорог?
Может, это в смерть окно?
От тревоги замираю,
но бегу, бегу, бегу,
только вдруг я замечаю,
что давно на берегу.
Город сгинул незаметно,
справа – море, слева – лес,
огонек горит приветно,
льется лунный свет с небес.
Только что это со мною?
Волны, дебри – всё внизу.
Освещенные луною,
два коня меня везут.
Два прекрасных дивных зверя,
гривы сыплют серебром.
Я лечу, себе не веря,
между Бездной и Добром.
Кони резвы, гривы черны,
цокот мерный в пустоте,
Млечный Путь пылит огромный,
мчит к заведанной звезде.
Бесконечная дорога,
сорок дней и сто ночей,
мы домчались до порога,
в мир немеркнущих огней.
Вол, орел и лев крылатый,
старец мудрый – все стоят,
тихим пламенем объятый,
пред престолом – белый плат.
Все сияет на престоле
в окружении седин,
судьбы всех вершит и волит
Дух, Отец и Сын един.
Я спросить хочу. Немые
застывают все слова.
Слышу: «Чадо, се, отныне
будешь ты в любви права»
– Это хорошо, как сказка, – говорю я и делаю вид, что засыпаю. Теплая ладонь ложится мне на глаза и становится счастливо. Я сладко плачу и действительно засыпаю, сквозь кисею сна ощущая блуждающую ласку легких рук.
– Тебе приснилась тогда твоя смерть.
– Нет. Любовь.
Мы лежим теперь в совершенной темноте и видим только друг друга – больше ничего не существует.
– Это одно и то же. Любовь – это тренировка смерти, прижизненная попытка наших душ вырваться из теснин тела. Смерть – это акт любви, способ вырваться из любви себе подобных к любви Совершенного.
– Наверно. Ты очень умный и я ничего не понимаю, что ты говоришь.
– Не умный, а ученый. Умный говорит понятно. Мне трудно быть понятным, поэтому я лучше расскажу тебе разговор двух действительно умных людей, которые будут тебе понятны.
– А о чем они говорили?
– О том же самом, о любви и смерти. Конечно, я смогу передать этот их разговор только в той мере, в какой запомнил. И постараюсь не подменять их слова своими. Но память моя уже стара и слаба, она истощена и обессилена совестью. Только праведники и святые имеют чистую память и чистую совесть. Моя же память устала. Так слушай.
А л к и в и а д: мой милый старый Сократ, солнце уже садится. Не пора ли нам возвращаться домой?
С о к р а т: не спеши, мой мальчик. На вечерней заре так слышны и различимы прекрасные звуки небесных кифар; давай еще понаслаждаемся их мелодией. прижмись ко мне крепче, мой мальчик, дай мне насладиться упругостью твоих грудей, куда до них пышным и вялым сосцам женщин! Дай мне испить твердость твоих ягодиц, куда до них пышным женским седалищам! Дай моей руке испытать нежную твердость и горячую упругость твоего скакуна. Дай утолить мне мое горестное одиночество в твоей сомкнутой тайне!
