Несколько месяцев назад Кристина, заранее убедившись, что папы нет дома, пришла к ней с сыном и с синяками на шее. Было не сложно догадаться, что фиолетовые подтеки – это следы от пальцев мужа. Кристина появилась на пороге родительского дома с опухшими глазами, растрепанная и одетая в изношенный спортивный костюм. Такое уже случалось и ранее, но каждый раз мама выпроваживала дочь с мягкими наставлениями о том, что сор из избы даже родителям приносить нельзя.
Когда дочь садилась на краешек дивана и стыдливо хлюпала носом, опустив глаза в пол, мама вела себя как помешанная блаженная: играла с внуком, заваривала чай и говорила о погоде. Она пыталась замолчать то, что видели ее глаза.
Она не позволяла себе комментировать случившееся. После того, как Кристина исповедовалась, мама, будто не услышав что говорила ее дочь до этого, переводила тему и рассказывала последние новости их магазинчика, истории своих подруг, что купила вчера и что приготовила. Глубоко внутри себя она закрыла на сотню замков страх, что ее дочь может развестись. В ее мире можно было смириться со всем: побоями мужа, изменами, финансовыми тяготами, пьянками, разногласиями. Исключение составляло лишь одно самое большое несчастье – остаться одной с ребенком на руках и за это быть презираемой обществом.
Конечно, для Кристины было недопустимо рассказать о трудностях с мужем кому-то из подруг. Тем более что большинство из них с наступлением декрета отпало. Самой близкой до сих пор оставалась Краля. Но пожаловаться ей Кристина считала самой невообразимой идеей. Она оправдывала это тем, что всегда должна оставаться авторитетом в глазах подруги, должна выполнять роль опытного наставника, коим была и в школьные годы. В моменты отчаяния Кристина признавалась сама себе, что не может позвонить подруге, потому что боится просесть в глазах Крали. Ее рассудок мутило от одной мысли, что подруга ответит задорным голоском и начнет лепетать о своей беззаботной жизни – именно такой ее считала Кристина.
Такое случалось, когда в один из дней полных отчаяния Краля звонила и рассказывала сплетни района или просила совета для смски новому ухажеру – крайне редко она интересовалась жизнью Кристины. Это происходило потому, что Краля считала, что ничего интригующего в ней не происходит, а бытовизм ее не интересовал. Она была чиста в своей наивности и не понимала, что Кристина уже давно отыграла роль психолого-подростка.
Кристина всегда была девушкой, о которой говорили «хорошая». Она хорошо училась, хорошо себя вела, была хорошим другом, хорошей дочерью, хорошей женой. Ее хорошесть требовала многих затрат: молчать тогда, когда внутри бушевал ураган, прощать, оправдывать, думать о том, о чем не хотелось, но было нужно, помогать даже тогда, когда она не желала. Для каждого человека у нее существовала отдельная маска. Даже для себя самой.
После позднего разговора с Кралей Кристина почувствовала, как начала раздражаться. О каком Глебе могла идти речь, если Краля уже состояла в отношениях. Сначала она думала, что из себя ее вывела инфантильность подруги. Но мимолетом в ее голове проскользнула мысль, что этой самой инфантильностью она и восхищается, даже больше – этой инфантильности она завидует. От этой мысли у Кристины похолодели кончики пальцев, и она решила, что срочно нужно вернуть себя в русло реальной жизни.
Она вернулась в комнату, где сонливо конючил Лешка. Родители Кристины старались баловать внука: покупали ему одежду в детских магазинах – были моменты, когда Кристина приносила ее из сэконд хэндов, но никому не говорила об этом. Покупали машинки – их Лешка очень любил.
