– Зачем ты это делаешь?
– Тебе не нравится?
– Нравится.
– Что ж спрашиваешь, дурачок?
Петька осмелел, стал шарить руками по ее груди, пытаясь залезть под кофточку, и Варя принялась отбиваться:
– Все, Арсеньев, все. Ну не надо, не надо. Не надо так делать, пожалуйста. Что ты надумал? Ты должен меня слушаться. Я тебя взрослее, я опытнее, я женщина, наконец. Да перестанешь ты, в самом деле! Я сейчас рассержусь.
Глаза у Вари сверкнули, и Петя попятился.
– Никакая ты не женщина, – сказал он обиженно.
– Я женщина, Петенька, – вздохнула Варя, глядя поверх стриженой головы на залитый дождем город. – Это случилось полгода назад. К нам домой приходил учитель испанского языка, старинный друг моей мамы. Уже пожилой такой, с сединой и с красивой серебряной бородой, разделенной на две части. От него всегда приятно пахло табаком для трубки и дорогим одеколоном.
Варя остановилась и искоса посмотрела на Петю. Он сидел не двигаясь, не дыша и не поднимая головы.
– Я сама не знаю, как это получилось, – продолжила Варя, и на глазах у нее навернулись слезы. – Бабушки дома не было. Мы читали текст про Дон Кихота и Дульсинею, а потом он велел мне его пересказать. Я плохо себя чувствовала, и у меня ничего не получалось. Он немного сердился, сел рядом и стал показывать, как правильно произносить «элье» и как должен работать при этом язык. Приблизил свое лицо и стал меня целовать.
Варя затаила дыхание: ей вдруг показалось, что ее подслушивают.
– И что?
– Я ответила ему, – произнесла она трагически.
– Что ответила? – упавшим голосом спросил Петя.
– Я ответила ему поцелуем! – взорвалась Варя. – Не знаю, как это могло случиться, – голос у нее задрожал, – я сошла с ума, я никогда не думала, что я такая. Кому я теперь нужна?
– Мне, – выдохнул Петя.
Она невесело усмехнулась.
– И ты бы женился на мне?
– Женился б.
– Да тебе б мамочка не разрешила! – засмеялась Варя и потрепала его по волосам. – Ну я пойду. Пока.
– Не уходи. Ты не знаешь мою маму. Она добрая очень.
Варя задумалась.
– Пообещай, что ничего со мной не сделаешь.
– Чего не сделаю?
– Ну не застрелишь, например, на вокзале, если я вдруг соглашусь, а потом передумаю.
Но с Петюней творилось необычное. Печальный Варин рассказ не встряхнул его, не остановил, а, наоборот, подхлестнул: рука скользила теперь не только по кофточке, и весь он сделался куда более решительным.
«Вот козлиная порода, – думала Варя, молча отпихивая от коленок потную мальчишескую ладонь, – застрелит такой, как же!»
– Арсеньев, перестань, или я уйду!
Петя же не оставлял своих поползновений, детское простодушие исчезло с побледневшего, сумрачного лица, и Варя начала его побаиваться. Она сама не понимала, почему позволяет ему пробираться все дальше и не уходит, но вдруг сделалась вялой и отстраненной, будто все происходило не с ней и это не она оказалась на потертом, не застеленном бельем диване клюквенного цвета, а другая, незнакомая гибкая девочка вроде еще одной Вариной сводной сестры.
«Господи, глупо как, – думала она, следя за тем, как он ловко ее раздевает. – Зачем я это делаю? Сейчас он поймет, что я наврала».
– Нельзя сегодня, Петенька, мне сегодня нельзя, – шептала она, – ну, понимаешь, дурачок.
Но он ее не слушал, догадывался, что она обманывает его обычным девичьим враньем, а может быть, и он тоже был не он и все происходило во сне и виноватыми оказались картины, краски, мастерская, где позировали таинственному художнику женщины, не стесняясь своей наготы. Варя лежала с закрытыми глазами, представляя себя такой же натурщицей, которой велели замереть, и не успела понять, как все ее тело содрогнулось от боли…
