Произнесённая фраза: «мы здесь живём уже три, пять, семь лет» изменяла даже внешний вид собеседника и вызывала взмах крыльев тех самых «бабочек в животе». Это – такое состояние, когда человек вовсе не видит настоящего, но осознает его реальность и вопрос: «а что, так можно было?» наполняет его совершенно беспочвенной, но яркой надеждой, и рождает планы по продвижению к цели.
Надо сказать, что в те сладкие годы утоления жажды свободы, когда советский народ разбежался от немыслимого ужаса физического разноса страны и мозгов, и самое страшное, устоев советской жизни, по всему миру, среди иммигрантов пышным цветом распустилась та самая библейская идея «Да любите друг друга!»
В основном, свежие иммигранты любили своих же. Так было проще и понятнее. Причём, любили как-то необъяснимо, по-есенински безвозмездно и безнадёжно. Все понимали, что как прежде уже никогда не будет, но силы ещё остались и жизнь продолжается. Не то, чтобы они хотели завоевать новый мир, нет! Они хотели закрыть ту глубокую душевную рану, вставить обратно вырванное сердце и восстановить равновесие в своей жизни, теперь исходя из новой точки отсчёта или понимания.
Ведь как ни крути, получалось что все они уезжали не куда, а откуда, и это «откуда» было гораздо более непереносимо, и от него надо было избавиться как от капли горячего воска, упавшего на кожу. Соответственно, ЭТО прошлое они отрывали с плотью и кровью и выбрасывали. А чтобы рана быстрее затягивалась, надо было переводить на что-то стрелки внимания, и чужая беда подходила для этого как нельзя лучше.
Терапевтический эффект был очевиден. Едва пустивший корни в США иммигрант помогал вновь прибывшему прислониться к себе и зацепиться. И вот тогда эта странная сцепка создавала непобедимый тандем. Потом у него очень быстро появлялось третье колесо. Звалось оно «Колесо удачи» и начинало медленно, а потом всё быстрее и быстрее наматывать на себя новые знакомства, порождая новые связи, цели, и как ни странно, довольно эффективные планы по их достижению.
Только спустя десятилетия я понял, почему Горбачёву выдали Нобелевскую премию. Это был «реверанс» за такой щедрый подарок «братскому» американскому народу в количестве 2 000 000 человек. Немудрено, что переселенцы эти, часто с двумя высшими образованиями, с двумя руками и ногами, и худо-бедно говорящие по-английски, с детьми, и готовые работать по 24 часа в сутки, вывели США в середине 90-х годов на очень достойный экономический уровень.
Конечно, «Розочка номер ноль девять» и сосед её, поляк «Саул номер десять», никуда уже эту Америку не выводили, но внимательно следили за всем происходящим во дворе жилого комплекса, или как его называют: патио. Розочка была идеальной инкарнацией одесской бабушки на балконе, хотя всю жизнь свою провела в Ленинграде. Эта культурная прививка столичной жизни сквозила из неё в основном, в виде самоукрашательства, или, по крайней мере, желания привлечь внимание. Причёска её, всегда безупречно исполненная, сразу отправляла собеседника в категорию зрителя программы «Время» или концерта «Конкурса Советской Песни». Тот же властный и одновременно снисходительный взгляд позволял собеседнику не только выговориться, если удавалось, но и получить рекомендацию в ответ. «Розочка номер ноль девять» помнила все концерты и спектакли Ленинграда, начиная с послевоенной поры. Саму Розочку, если уж не помнили и знали, то заходили в гости и Кобзон, и Лещенко, и Пьеха, и Винокур и Хиль. Про какого бы артиста у неё не спрашивали, на каждого у Розочки было досье с подробностями, вплоть до описания черт руки, которой обсуждаемый держал чашку чая за новогодним столом у Розочки.
