13.09 - страница 51

Давид чуть наклонил голову вниз, собирая складки кожи на подбородке, посмотрел на меня из-под густых темных бровей.

– Но только после того, как он исполнит свою роль. Поймите: мне жизненно необходимо знать, кто и зачем охотится на мою Анну, на меня, на все, что связано с нашей семьей. Если кто-то хочет причинить вред отцу, я не могу допустить этого. Наша трагедия только наша, и память об Анне никогда не должна быть обесчещена! Мой отец…

Последние два слова Давид почти прорычал. Ярость охватила его, и показалось, что татуировки на мускулистых руках вдруг ожили и стали ползти каждая в свою сторону под блестящей темной кожей.

– Что он за человек такой, позволяющий ходить мне по этой земле?!

Он замер; вдруг увидел меня, стал смотреть все пристальнее, словно нарочно концентрируясь на моей персоне, отвлекая свой разум от чего-то огромного и безумного, от чего-то совершенно невозможного, от самого грязного в этом мире.

– Я отблагодарю вас, Глеб, как родного брата!..

Он выплюнул эти слова и озлобленно бросил свой кий в сторону двери. Тот упал с хлестким стуком перед ботинками цвета спелой хурмы. Раздался смешок; панк пружинисто подобрал кий, ловко раскачивая им перед собой, направился к бару. Приставил кий к стойке, иронично взглянул на нас.

– Все готово? – спросил Давид. Он уже взял себя в руки, вновь став тем обворожительным усмехающимся мудрецом, что вышел ко мне из темноты зала, кажется, уже тысячу лет назад.

– А то! – гоготнул панк, наливая себе очередную пинту светлого пива. – Анна готова и прекрасна как никогда. Эй, а почему это деньги все еще здесь? Обиделся, не принимаешь подачки? Тогда давай-ка я их положу в банку для чаевых. А потом ты сам решишь, что с ними делать.

Он и впрямь сгреб в охапку банкноты, с щепетильной аккуратностью сложил тонкой стопкой, свернул в трубочку и обмотал двумя резкими движениями непонятно откуда взявшейся оранжевой резинкой. Извлек из-под бара самую обычную полулитровую банку, измазанную густой черной краской, и сунул в нее мою заработную плату за несколько лет отупляющего труда; подмигнул мне синим своим глазом. Я криво хмыкнул в ответ, отчего-то не решаясь прикасаться к этим деньгам.

Филин оглядел зал, ища что-то в заполненном дымом и вспышками лазера пространстве. Улыбнулся, приглашающе вскидывая куда-то вперед мускулистую темную руку. Рука указывала на сцену с пилоном, на неясный замерший силуэт, ожидающий начала чего-то прекрасного.

– Надеюсь, Глеб, вы оцените искусство моей сестры. Конечно, в этом своем состоянии она далека до тех высот, которыми обладала когда-то, но в ней достаточно грации и красоты для того, чтобы вас удивить. Терпсихора станцует, а мы будем смотреть. Прошу, наслаждайтесь.

…Музыка из далекого прошлого, странная и печальная, будто закат, увиденный на другой планете. Гитарный рифф – мелодичный, насыщенный электрической грязью – плывет по залу как туман по лощине, обволакивая меня, Ска, ротвейлера и Давида Филина-младшего. Лишь Анна сопротивляется этим дурманящим чарам – теперь я вижу ее, и замираю, восхищенный. Лохмотья сменились экстравагантным нарядом. Обтягивая полную упругую грудь, вниз струится черная прозрачная ткань. Газовая плоть ее трепещется, обрывками касаясь кожи плоского живота. До предела подчеркивают красоту стройных, по-прежнему босых ног, черные латексные штаны, обнаженные изящные руки обхватывают металлический шест. Под спутанной рыжей гривой волос блестит чувственная улыбка. Анна покачивается, движется в такт, плавно; Анна в истоме. Но вот резко вступают бас, барабаны, тело кидает в сторону, ноги врастают в пол сцены., грива хлестко падает на лицо, низ живота прижат к столбу. Миг – левая рука следует за спину, к узлу прозрачной тряпицы, что завязан чуть ниже лопаток. Следует вдоль стройного тела, вскидывается вверх, раскрывая ладонь, кидая что-то невидимое в потолок.