Моросил мелкий, почти невидимый дождь. Большой город в сумерках терял краски. А дождь стирал все оставшееся. Серый большой город. Где-то рядом звучала испанская музыка. На перекрестке авеню Б и Седьмой стрит громко ругался в пустоту мокрого парка одинокий бездомный. Со своей тележкой из супермаркета, на которую была свалена груда вещей, он походил на персонажа фильмов про конец света. Грязный. С грязными словами. Сейчас он пройдет мимо. Пороется своими грязными грубыми руками в коробке в поисках того, что можно в воскресенье продать на блошином рынке на Четырнадцатой стрит. Возможно, он возьмет «Найки», и техасские шляпы, и весы без батареек, пожалуй.
Бездомный наркоман прошел мимо. Его грязные руки только слегка поворошили содержимое коробки. Оставив жирные отпечатки пальцев на белой кружке, он ушел. Его не интересовали вещи в размокшей коробке. Ему было нужно кое-что другое. Кое-что жгучее и расслабляющее. То, что никто не оставляет на перекрестках for free. То, что по утрам он, почти не скрываясь, колет себе в предплечье. Крошечным шприцем. Крошечное жгучее счастье.
Когда стало совсем темно, страшно и холодно. Когда края коробки, совсем промокшие под моросящим дождем, стали расползаться по бетону тротуара, маленький выброшенный и уже совсем не пушистый зверек обратился к свечке. Свечка была совсем новая, в высоком стеклянном стакане. Годная, в общем-то, в любом хозяйстве, она случайно оказалась в размокшей коробке на улице. Случайно.
– Свечка, ты можешь немного погореть? Немного согреть нас всех? – ненужный игрушечный зверек знал, что жизнь свечки коротка. Несколько часов. Знал, что глупо их тратить на такую бестолковую компанию. Зверек был не таким юным и наивным, как казался.
И свечка была не вчера куплена в «Волмарте». Я не знаю, почему она согласилась. Может, мерзкие прикосновения бродяги? Дело в них? Не важно.
– У нас нет огня, – просто сказала свеча. – Я не смогу сама.
И она замолчала. Задумалась об огне, наверное. Прикосновение которого обжигает. Но что стоит жизнь свечи без прикосновения огня? «Без любви?» – спросишь ты меня. Но я ничего не понимаю в любви. Не об этом сейчас.
Зверек помолчал и сказал:
– Я много часов провел под подушкой. Там было очень тепло и нежно. Мне кажется, во мне есть немного огня. Искорка, должно быть.
Свечка кивнула, и зверек подошел к ней, сел рядом и потянулся к ней всем своим теплом, которое он собрал, которое, как ему казалось, было внутри его ненужной груди. Огонек затрепетал. Свечка вздрогнула. Огонь. Огонь – это то, что нужно в сырой бесцветной темноте Большого города.
Любимая в прошлом чашка, весы без батареек и белые почти новые «Найки» потянулись к огню и свету.
Ненадолго. Но кто из них знает, что такое надолго? И ты не знаешь.
«Можете называть меня мисс Четверг», – сказала она, заметив его затруднение. И это было кстати. После восьмидесяти память его стала напоминать крупное решето. Грубый фильтр, задерживающий только большое и важное. Имена, встречи и даты – все это мелькало, проносились из смутного «будет» в размытое «было».
За время его жизни отвечали большие наручные часы. Атавизм позапрошлого века. Механические часы с большими стрелками и выпуклой линзой над окошком с днем недели. Часы были автоматическими, их не нужно было заводить. Они готовы были идти вечно, если не снимать их с руки. Дивный, преданный своему делу механизм из швейцарского прошлого. Корпус и стекло уже не сверкали, как когда-то. Как в те годы, когда их хозяин был молод и счастлив. Часы были такими же старыми, как он. Но, пока он вставал в шесть пятьдесят к утреннему кофе, они безукоризненно точно напоминали ему о завтраке и прогулке. К сожалению, их преданная точность не распространялась на прочие обстоятельства его долгой жизни. Погода, времена года, города и страны, имена горничных – часы об этом ничего не знали. Жаль.
