На следующий день я решилась все
же поговорить с Анной, попробовать расположить ее к себе, может она что-то
знает и поможет.
На настенных круглых часах,
висевших в углу стрелки показывали почти пять вечера, когда девушка, наконец,
ко мне зашла.
- Добрый вечер… - Тихо
произнесла она и приступила к осмотру.
- Скажите, когда меня отпустят?
Но она едва только повела
бровью, промолчав.
- Да что происходит? Объясните,
почему я не могу воспользоваться сотовым? Почему меня не выпускают в коридор, и
что вы мне постоянно вкалываете перед сном? Снотворное? Чтобы я ночью не
сбежала?
Анна посмотрела на меня со
смесью горести и растерянности, будто решала – сказать или не сказать. Простояв
так минуту, она подошла к капельнице, выдернула легким движением иглу из моей
руки и освободила меня от лишнего, что контролировало состояние моего
организма.
- Здесь никто не собирается Вам
вредить. Но есть моменты, из-за которых мы вынуждены поступать так, как
поступаем…
- Что это должно значить?
Но поток моих мыслей прервал
протяжный треск аппарата, а затем Анна вколола мне шприц в плечо, отчего я
слегка взвизгнула и привстала.
- Что вы делаете?!
Я тут же осела на кровати, когда
почувствовала головокружение и боль в шее. Это точно не снотворное, и теперь я
с уверенностью могу сказать, что происходит полная задница, особенно когда
последним, что удалось разглядеть – входящая в палату знакомая фигура в халате,
от которой побежал легкий холодок по спине, и громкий низкий голос,
заставляющий мгновенно сжаться в клубок.
Я пыталась держать сознание, как
могла. Почувствовала едкий запах спирта.
Несколько пар рук прикоснулись
ко мне, после чего я окончательно отключилась…
Утром,
после беседы с Залесским, я был сам не свой. Несмотря на выходной день и
сильный дождь, пришлось ехать в клинику. За час до этого я получил срочное
сообщение от Ани, что пришли не самые утешительные анализы Лизы. Пережив эту
проклятую ночь, я уже не понимал, как теперь относиться к девчонке. Пытать было
бесполезно – она, либо ничего не знает, либо будет молчать до последнего. Нужно
копать извилистей и глубже, если я хочу сохранить свою персону в тайне и не
ударить в грязь лицом. А для этого я четко решил, что ее мать в этом может нам
помочь.
Сквозь
пелену сильного ливня я добрался до больницы. Как только вошел в кабинет, ко
мне без стука следом влетела Аня, запыхавшаяся, взволнованная.
-
Что там с ее анализами? – сразу спрашиваю.
Девушка
дает мне все существующие бумаги, кардиограммы, анализы. Я бегло оцениваю все свежим
взглядом и осознаю, что дела действительно плохи.
-
Андрей Дмитриевич… У нее последняя стадия опухоли мозга, неоперабельна…
-
Вижу… - Хмуро подытожил я. Мне нечего было добавить. Девочке по всем
результатам оставалось жить чуть меньше года… Возможно сроки и того короче…
-
Что будем делать? – тихо спрашивает коллега.
Я
вскидываю на нее взгляд.
-
Почему ты решила, что я стану делать что-то не по правилам?
Анна
усмехнулась.
-
Приставить охрану, назначить усиленный контроль, забрать возможность связаться
с близкими, не спрашивать у нее, кто она такая и назначить все возможные
анализы и проверки… - Она кивнула своим словам, будто подтвердив. Затем
продолжила. – Ни за что не поверю, что Вы так просто опустите руки… Для Вас
это, по всей видимости, не просто пациентка. И я не буду спрашивать, где
познакомились и тому подобные банальные вопросы…
