Через несколько дней взяла Крыстя тот злополучный топор – она-то знала, где лежит – пришла в костел, будто на исповедь, и не успел ксендз обернуться, как набросилась на тихого ангела. Рубила статую, топтала, кричала проклятия, да только назавтра ангел был на своем месте и невредим. Крыстю посадили было под замок, подержали сутки и выпустили. Что с нее взять? Обезумела баба, блажит. Так ведь есть с чего.
Но недолго оставалось ей блажить. Ночью занялся ее дом пламенем, перекинулось на хозяйственные постройки, все сгорело, и погибли в пожаре Крыстя, и дети, и вся скотина. Разное в деревне судачили. Что выкатилась из печки головня, пока баба спала, а крестьянский сон крепок; что подожгли хату собутыльники Михала, и дом загорелся сразу с четырех сторон, а больше всего нравилась кумушкам версия, что отомстил Крысте за поругание красивый ангел. Тут уместно было достать платок и всплакнуть.
– Жесть! – прокомментировал Петр. – Представляю эти умильные рожи.
– «С той поры никто больше не видел в окрестностях дурочку Параску» – фраза так и просится в рассказ, – моя реплика.
– Точно, такой момент в рассказе есть, – улыбнулась Ильса.
– Браво! На роль Параски я бы взял актрису старой школы, – отметил Петр. – Молодая не потянет.
– Прекрасная полячка – типаж Венеры Боттичелли, – предложила я.
– Форнарина? – подхватил Петр. – Кажется, так ее звали.
– Форнарина была у Рафаэля, – неуверенно сказала я.
– А говорили, педик. Так у Сандро другая? Но ведь похожи. Разбери их, этих итальянцев.
– Как-то вы, друзья мои, развеселились. Грустная история, – упрекнула Ильса. – Страшный наш народ!
– Бессмысленный и беспощадный, – Петр притворно вздохнул. – Хоть бы эта Параска. Одна немая сцена, одна реплика, одно исчезновение – и какой образ!
– Без юродивого нет «Бориса Годунова», без могильщиков «Гамлета», без Лизаветы «Преступления и наказания». Закон жанра, – сказала я. – Вот бы кто исследовал, какую смысловую нагрузку в драматургии сюжета несут эпизодические персонажи…
– Мы сегодня еще не пили за науку, – Петр посмотрел на просвет остатки пива в бокале. – Мда. Пиво без водки – деньги на ветер.
– Ну что за гады.
– Ильсочка, прости, это профессиональное.
– Не буду больше ничего вам рассказывать.
– Не хватает эпилога, – продолжила я. – Вроде «ангел исчез». В один прекрасный день, например, воскресенье, прихожане собрались на службу, и по рядам прокатился шепот, люди переглядывались и недоумевали: где прекрасный ангел? За что они отлучены от чуда? Загадку мог бы разрешить молодой ксендз, но по какой-то причине не захотел объяснять, и просто прочитал проповедь о страшном суде и гневе господнем, а пани Бася, Михал и Крыстя навсегда остались частью местного фольклора.
– Разгадка простая: ксендз передал статую другой парафии, возможно, сейчас она находится в одном из соборов Вильнюса. Но ангел больше не плачет, и творит чудо тайно. Надо лишь хорошо попросить. Как его найти? Просто. Сердце подскажет, где тот самый ангел, если сердце ведет любовь, – закончил Петр. – Ильса, разве не так говорила бабушка?
– Вообще-то бабушка говорила, что неправильно делать из женщины ангела. К добру это не приведет.
– Значит она была еще и умная женщина, а не просто убежденная католичка.
– Мы забыли пана Владислава, – напомнила я. – Хотя эту линию продолжать необязательно.
– Совершенно верно, – поддержал Петр. – Надеюсь, художник не был мазохист. Он много путешествовал, создал много работ, знал много женщин, но при этом до конца своих дней оставался рыцарем светлого образа пани Барбары. Ведь он был поляк, а поляк не может прожить жизнь иначе. Я, кстати, на четверть поляк.
