– Ну и ладно, ну и сидите дома, – закатывает глаза подросток.
– Эди Галица!
Возвращается папа из командировок всегда грустный. Не так просто, как Ребекка или Чип, а по-взрослому: он вскидывает брови, словно всё случилось по его плану, но вздыхает и вдумчиво замирает перед каждым действием. Он всегда привозит ей книжку с загадками, но Эди неловко радоваться, когда папины чёрные глаза встречают её.
– Я постелю свежее бельё, пока ты будешь купаться, хорошо?
– Спасибо, – теплеет он, и тяжёлые смуглые плечи опускаются чуть легче.
Эди не лезет дальше – сказать-то ей, на самом деле, нечего.
А однажды папа привозит из командировки неместную газету и убирает её в родительский сервант. Как только онпрячется в гараже, а из маминой мастерской доносятся звуки стругания, Эди хватает газету и ищет что-то, чего она не знает, но точно поймёт, когда увидит.
И она видит.
Девочка замирает под гнётом жуткого чувства, будто за ней наблюдают. Но нет,никто не смотрит. Всё дело в ужасе перед призраками, которые материализуются в её руках.
«Разыскиваются дети Галица: Арта, Эрвин, Калтрина, Дхимитер».
В те редкие моменты, когда с Эди обсуждали остальных детей, родители говорили, что все их фотографии сгорели. Но вот они, братья и сёстры, смотрят на неё и, кажется, вот-вот скажут: «Где же ты, Эди?»
– Всё у вас осталось, – шепчет Эди и прижимает странички к груди, туда, где заходится сердце. Это очень важные фотографии, но, как назло, незаметно их не вырежешь.
Входная дверь хлопает, и времени на вспышку ярости не остаётся – трясущимися руками, но чёткими движениями Эди кладёт газету на место. «Быстро, что тебе было нужно?»
Отец застаёт её с гуталином.
– Эди?..
– Мне нужно проверить чёткость оставляемых Чипом следов, – тараторит она, огибая отца и выскакивая в коридор, – всего четыре мазка, обещаю!
Ночью, переводя через кальку лица своих братьев и сестёр в дневник, Эди дописывает: «У Чипа окраска следов сохраняется дольше, но у меня следы глубже». На всякий случай она вскрывает переводки лаком.
Четыре дня в году мама плачет вместе с папой. Они всегда пекут торт вместе, наливают себе вино, «Эди, какое тебе вино, немедленно прекрати» и пьют за одного из них: за Арту, Эрвина, Калтрину или Дхимитера. Эди кушает тортик и почти сразу зевает – как назло родители накрывают стол поздно! Когда её отправляют спать, на кухне звуки стихают, словно бы мама и папа молчат или шепчут. А после тишины звенят всхлипы. Эди уже поняла, что они хотят плакать, иначе бы они не продолжали печь торты и пить вино, поэтому она не мешает.
Но крадётся к двери и подслушивает.
Однажды папа говорит: «Это могут быть братья оттуда».
«Братья! У папы нет братьев!» Это кажется Эди нелогично важным, и она делает новую запись, сразу под «У горящего дяди в кино текла кровь – узнать, правда ли такое».
– Нет, неправда, Эди, и больше никакого телевидения после девяти вечера.
Хотя мама, блин, дурацкая и запрещает ей, взрослой, страшилки, Эди любит её грустные ласковые глаза, её седые волосы, её пахнущие деревом изрезанные руки, потому что она вырезает игрушки и даже головоломки! Она как-то сделала для Эди пятнашки, но через неделю Эди уже точно знала, как их собирать, и не выбросила только из-за сладковато-терпкого запаха древесины. Эх, она бы хотела жить в деревянном доме.
Услышав это, мама вырезает ей маленький домик. Это, конечно, не то, но пахнет он всё равно замечательно, и Эди принимает подарок.
