– В свою комнату. Живо.
Пока Чип вылизывает щёку Эди, она записывает: «Мне нравится две вещи: решать загадки и большой огонь». Подумав ещё секунду, девочка дописывает «и Чип» и ласково ему улыбается, прежде чем обида сминает её лицо и выжимает горячие-горячие слёзы.
С тех пор, как родители запретили Эди гулять, она либо читает привезённые Ребеккой родительские книги, либо в обнимку с Чипом смотрит страшилки, и однажды она видит, как мужчину в кино растворяют жёлтой водой. «Кисленько?»– спрашивает у него страшная женщина.
– Кисленько, – повторяет Эди. Кислое – это лимон. Она собирает лохматые волосы в пучок, выжимает лимон в стакан и засовывает туда червя, чтобы посмотреть, что с ним станет.
Утром, перед школой, оказывается, что червь свернулся и побелел. И папа тоже побелел.
– Эди! – гавкает он своим хриплым голосом. – Во имя всего святого, что происходит в моей кофейной чашке!
– Сейчас помою…– бурчит Эди. «Если спросит, скажу, что это белок».
– У тебя что, – чуть мягче говорит отец, – опять закончилась книга загадок?
– Ты сказал, что следующую вы купите только за четвёрку в семестре по литературе…
А это невозможно! Эди засыпает под книги из школьной программы – кому это может быть интересно? Безответная любовь, война и суициды. Чип и то лучше бы написал. Она принципиально не будет учить литературу, пускай даже из школы выгоняют.
Папа упирает руки в боки, но всё же выдыхает с абсурдной напускной суровостью:
– Хорошо, я куплю тебе её так, если тебе нравится. Взять зелёную?
– Нет, возьми синюю, – отвечает Эди и всматривается. У неё есть подозрение, что сила стыда не даст её папе заговорить о пощёчине. – Она не такая лёгкая.
– Недавно ты с трудом решала жёлтую, – горделиво жмурится отец и даже седина в его чёрных волосах блестит, но смотреть прямо в глаза он отказывается. – Скоро Энигму разгадаешь.
Глупости, конечно же, ведь Энигма уже разгадана, но похвала заряжает девочку на весь день. Она не понимает, но прощает его.
– Если бы я з-знала, что папа нас бр-бросит, то н-не-е рождалась бы, – совершенно разбито выдавливает Ребекка и роняет голову на грудь. Она кусает губы и цепляется в свои ладони до синевы, противостоит мелкой дрожи рыданий и поднимает глаза в надежде.На Эди.
Ребекке больно, ей одиноко и ей непонятно. Эди видит это. Но что ей с этим делать? Что сделать, что от неё ожидают? И что сказать?
– Мне… жаль, – неловко выбирается клише из её рта, и она пытается спасти ситуацию: – Твой отец – урод.
Эди смотрит на Ребекку круглыми глазами и ждёт, пока та не сломает губы разочаровано и не отвернётся от неё, скрывая слёзы. На биологии она не появляется.
– Я сказала, мы не пользуемся газовыми плитами!
Хлобысь!
Эди подпрыгивает – мама что, гаркнула на продавца? Мама «Всегда Будь Добра С Людьми, Потому Что Ты Не Знаешь, Какую Борьбу Они Ведут», вот эта мама? Она откладывает в сторону спички и выглядывает в коридор, встречая голубой огонь в маминых глазах. Но секунду за секундой, смотря на дочку, женщина тает: её плечи стекают, руки-прутья расслабляются, губы размыкаются, обретая цвет.
– Что-то я вспылила, да? – хватается за лоб мама.
– Мам, мы не покупаем газовую печку, чтобы наш дом опять не сгорел?
Мама вскидывает на неё удивлённый взгляд – Эди никогда не заводила разговор прямо. Она всегда обивала углы своим интересом, наученная скрытными родителями. Похоже, детская восприимчивость выветривается, оставляя концентрированное любопытство.
