– Не смогу, – поджав губы, сказала она, – болезнь эту не смогу отшептать. Да и травы тут не помогут. На день смогу поднять! А дальше вашего сатану пусть земля забирает. Выйдите все из комнаты только!
Феодосий подтолкнул Нестора к выходу и задернул за собой занавеску.
Закурили махру, выпуская дым то вверх, то вбок, а то просто проглатывая, давясь горьким самосадом. Сразу за домом, где помирал Литвин, шла дорога от Грязного булака в город. По ней после Черного брода заезжали все обозы и оказии, идущие с севера. Дом Литвину взяли специально на выходе из города, не на самой окраине, а на дороге, чтоб при случае сразу уйти незамеченным. Вокруг стояли такие же саманные хаты с покатыми крышами, покрытыми накиданной сверху соломой.
Рядами, кривыми улицами застраивались переселенцы из Малороссии. На другой стороне селились, подпирая друг другу стены, тамбовские крестьяне. Эрзя с мокшей делили самый дальний край слободы – Мордовский. Там дома были посажены вперемешку: не разберешь, где улица, а где проход, где огороды пошли, а где порожек дома. Собьешься с дороги, во двор зайдешь, а там на тебя или пес с цепи кинется, или того хуже – с топором пьяный хозяин. Что Феодосий, что Нестор без нужды особо по Мордовскому краю не шастали – улиц мало, зато переулков много, и за каким тебя ждет напасть – неизвестно. Народу в слободе в последнее время набилось много. Черт пойми, кто и откуда. По говору тоже не всегда понятно. Вроде бы человек спокойный, а рожа убийцы! Кто в Акмолинск трудиться приехал, а кто от сыска беглый – не сразу в толк возьмешь.
– А коли не подымет? – раскуривая новую махорку, задумался Нестор. – Ей-то шо, щас скажет – день поживет, а потым ищи ее – рыскай! Если не подымет? А?
– Заладил! – Феодосий сапогом покрутил по земле, туша самокрутку. – Поглядим! Вон тот караван не Халила? – он показал на дорогу, по которой шли три верблюда. – Это он когда, давно же уходил?
– Халил, – подтвердил Нестор, – я с ним уже дважды беседы вел. Вроде бы он согласный за народ, а потым за старые песни.
– Эт ж какие? – нахмурился Феодосий. – «О Аллах»?
– Да не! – Нестор махнул рукой Халилу и прокричал: – С приездом! Вечором загляну!
– А какие? – не унимался Феодосий.
– Шибко он интяресный. То про какие-то деревья талдычит, то про луну над пустыней, то однажды сказал мне: ваша, мол, партия мне нравится, но больно колейка у няе узкая. Не все, мол, влезуть. Я, говорит, вот пока помещаюсь, вы рядом, а как уже станет тесно, дык в обочину скинете.
– Нужен он нам, – прохрипел Феодосий, – поговорю с ним. Через три дня его верблюды понадобятся. Посмотрим, какая у нас дорога с ним выйдет.
Акулина, снова умотанная в черный платок, вышла на улицу. Сложив руки на груди, сказала:
– Все, что могла, сделала. Сатана жить сутки будет. Дальше опять шептать нужно. Но с каждым днем ему будет хуже.
– Ты уж помоги, – Феодосий попробовал взять за руку Акулину, но не вышло: знахарка сурово взглянула на него и отдернула локоть. – Не может он долго в постели валяться. Дела у нас.
– Дела у вас… А он еле живет, – знахарка покачала головой. – Завтра приду. И к степному лекарю его надо везти. Я шептать долго не смогу. Сознание уйдет, тело останется – как кукла станет.
– А у тых што? – дожевывая самокрутку, спросил Нестор. – Свои какие зелья?
– Баксы! – кивнула она и, приподняв юбку чуть повыше, перешагнула через лужу. – От Северного выгона недалеко живет, он эту болезнь знает.
