Весь монолог сопровождался шлепаньем чего-то моего в ведре, как будто отсчитывали ходики. От этой монотонности или от наркоза я забылся. Но в каждой клетке работали часовые штуковины. Они включились давным-давно и тикали, тикали. Я не знал, которая замкнет первой и что будет. Печенка, – значит, цирроз. Лопнет сосуд в мозгу – инсульт, сердце – инфаркт. Да мало ли чего удумано.
Когда-то в школе мы, пацаны, прочитали анекдот, что каждый съеденный огурец приближает нас к смерти, и долго ржали. А часы тикают без остановки. Сделаешь чего-нибудь, и кусочек оторвется. Гадость сделаешь – время убудет. Доброе дело, тоже убудет. В чем разница? Ни в чем?
Нет, так не бывает. Разница должна быть. Должна! Разница в том, что когда механизм остановится, станут вспоминать. Злом помянут, или добром, или вообще не вспомнят, вот в чем разница.
Когда сообразил, это стало важно. Важнее всего. Я очнулся.
В зале прозвучало:
– Финис коронат опус – конец – делу венец!
– Слава богу! Слава богу! Я так волновался, так молился за его пропащую душу! – почти рыдал от счастья младший близнец. – Что-то было бы, не загляни он к нам. И подумать страшно.
Их голоса постепенно приближались, звучали громче.
Я открыл глаза. Две одинаковых марлевые повязки улыбались мне.
– Вот и славненько! ― выдохнул ассистент.
– Ну и напугали вы нас, батенька! – голосом хирурга из кинофильма заговорил другой.
Он одновременно снимал перчатки, бросал их в ведро с моей ногой, еще с чем-то и загибал пальцы:
– Во-первых, левая ступня – все нервные центры были поражены.
– От замка? – удивился я.
– Что вы, какой замок. Замок так, мелкий ушиб, причем правой ноги. Будьте внимательней в другой раз, – усмехнулся главный и продолжил: – Во-вторых, саркома легкого. В-третьих, рак поджелудочной железы.
– Печень еще чуть-чуть, и цирроз, – вступил младший.
Они перечисляли долго, я не успевал запомнить. Голова еще кружилась, а они продолжали, продолжали…
– Геморрой, аппендицит и себорея! – наконец завершил Федор Лукич.
– Перхоть! – пояснил младшенький и вытащил для убедительности из ведра мой лысеющий скальп.
– Но не волнуйтесь, все позади, – успокоил тот, из действующей армии.
– А чего не тронули?
– Все восстановлено! Абсолютно все! – замахал руками причитающий. – Через минуту выпишем.
– Считайте, что вам здорово повезло, – констатировал главный. Помолчал, прикинул в уме, ухмыльнулся и добавил: – Теперь еще лет сорок протянете, если ничего сверхординарного, на одну сотую процента, не приключится.
– У нас все натуральное. Вы же видели, перед входом написано. Вставайте, пожалуйста, прижилось, – опять засуетился младший.
Белая иностранная дверь за мной хлопнула. Замок щелкнул, заперся. Нашенская, родная вывеска говорила: «Закрыто! Ремонт!»
В коридоре из дырявой трубы шлепали капли, отсчитывали.
Я пошел по коридору к входной двери, потом по ступенькам наверх, на улицу. В руке в свертке поскрипывал лен с голубыми ромашками, внизу нога, внутри – остальное.
– Даже спасибо не сказал, – хмыкнул из-за двери главный.
– Да, да! – согласился другой и сплюнул на бетон.
А может, часовая штуковина шлепнула о дно ведра и еще кому-то дали шанс…
