22:04 - страница 10

Алина работала вместе с Шарон и ее мужем Джоном, двумя из самых давних моих нью-йоркских друзей, в маленькой продюсерской компании, которая специализировалась на монтаже документальных фильмов. Для Алины это была подработка, позволявшая ей заниматься тем, что она назвала своим «художественным творчеством», – тем, для чего Шарон затруднилась подобрать слова и по поводу чего я из-за этого выражения – «художественное творчество» – испытал глубокие сомнения. Но на поверку Алина оказалась серьезной особой, хоть ее и чествовал как восходящую звезду мир постмедиаискусства, который очень часто самое тупое объявляет самым ценным. Картины и немногие объемные вещи, представленные на ее теперешней выставке (я не помогал ей их развешивать, только стоял рядом, потому что мне нельзя поднимать тяжести), она искусно состарила: написав портрет с современной фотографии, она затем каким-то образом придавала ему антикварный вид (то, что она нехотя рассказала мне о сути процесса, я понял плохо), так что он весь покрывался сетью тоненьких трещин, точно работа давнего мастера. Одна картина, основанная на изображении, скачанном из интернета и потом увеличенном, была портретом молодой женщины с потекшими тенями вокруг глаз, на лицо которой только что эякулировал мужчина, находящийся за рамкой; она смотрит на зрителя словно из другого столетия, из-за кракелюров[21] происходит смешение жанров, и образ получает колоссальную весомость; картина называется «Портрет Саши Грей»[22]. Алина написала несколько величественных имитаций абстрактно-экспрессионистских полотен и затем обработала их своим методом; поллоковские вещи смотрелись убедительно и выглядели неизменившимися, остальное же, казалось, было не то извлечено из-под руин Музея современного искусства после террористической атаки, не то добыто из недр грядущего ледникового периода. Она выставила и небольшой автопортрет, тоже с фотографии, он не был обработан, остался без трещин, и в контексте других работ непосредственность, с которой она обращалась к зрителю с холста, прямота ее взгляда была до того мощно сосредоточена в настоящем, что этот взгляд трудно было выдержать.

Встретив Шарон в кафе и поцеловав ее в щеку, я почувствовал, что между моими губами и ее кожей проскочила искорка, как будто Алина и Шарон вступили в соприкосновение через меня. Шарон заказала мятный чай, я – то, что посчитал обычным кофе из капельной кофеварки, а оказалось запредельно дорогим чистопородным напитком из кемекса[23]. Сидя за крохотным столиком у окна, выходящего на Хаустон-стрит, мы разделили на двоих большой кусок шоколадного кекса.

– Это «Вальрона»[24], – сказала Шарон, но я впервые слышал это название; что до Шарон, у нее лексикон шоколатье, и шоколад, кажется, входит во все, что она ест. – Ты уже с ней спишь?

Когда мы, покинув кафе, шли на юг, я ощущал движение поездов под землей. Идя с Шарон под руку, как мы почти всегда ходили, я ощущал – по крайней мере воображал, что ощущаю – пульс в ее бицепсе, чуть более частый, чем мой. Я поднял глаза на подсвеченный рекламный щит, где ничего не было, кроме водянистого фиолетового фона, – вероятно, меняли рекламу, – и спросил Шарон, у которой дальтонизм, чтó она видит. Огоньки звезд, с трудом пробиваясь сквозь световое загрязнение, были подобны словам, проходящим сквозь пласты времени, и я чувствовал, что город окружает вода и что эта вода перемещается, чувствовал, как непрочны мосты и туннели, идущие поперек этой воды, как уязвим транспорт, движущийся по городским артериям; словно бы из-за некой внутримозговой перестройки я стал воспринимать инфраструктуру на личном уровне. Стал такой частичкой городского тела, от которой исходят упреждающие проприоцептивные сигналы. Шарон ответила, что видит серые и синие пятна, и, пока мы переходили Делэнси-стрит, рассказала про свой замысел фильма о дальтониках-синестетах